Вот ведь черт, пробормотал он. Как был в смокинге, рубашке, туфлях, которые уже порядочно жали, он побрел к работе, благо идти было недалеко. Родион догнал его почти у самого бизнес-центра и пообещал через недельку «кинуть бабки по курсу на карту».
Или наличкой лучше? спросил на бегу.
Наличкой лучше.
Знаешь что... можно на «ты»? Приходи на тусу, в субботу? предложил Родион.
Он щепетильно относился к «вы» и «ты», не переносил, когда тыкали, тем самым сокращая дистанцию без спроса, резко и быстро. Но в «ты» Родиона он услышал не столько панибратство или невоспитанность, напротив, Родион тем самым включал его в клан своих, творческих, показывал, что они на одной стороне.
Не знаю.
Да ладно! Будет круто, обещаю. Не понравится уйдешь!
Мне не в чем, у меня джинсы и...
Да хоть голым приходи! Сейчас всем насрать кто в чем. У нас же не модная вечеринка, произнес Родион делано московским говором, растягивая гласные, точняк говорю!
Я подумаю.
Конечно, он не пошел, вместо этого вытащил из кладовки томящихся там сто лет «Тружеников»,
расставил по стенам портреты и сел напротив. В серии было всего десять картин, почти все так или иначе перекочевали в коллекции провинциальных музеев и частных коллекций, у него осталось всего три работы, но и этого хватило. Он пытался уверить себя, что в картинах есть бОльший смысл, чем он привык видеть, что, будучи пьяным, он сумел вложить в них больше, чем хотел. Что это да, скорее пародия и именно поэтому коллегам-художникам картины понравились, а Родион сейчас назвал их «стебом». А критики... ну что могли написать критики? Реализм? Несомненно, токарь выглядел как отмытый, в завязке алкоголик. Известная балерина так высоко задрала подбородок, что двух мнений о ее характере сложиться не могло. Правда, биографы умудрялись превращать ее надменность и желчность в гордость и разборчивость, но пусть это будет на их совести. К вечеру он убедил себя, что картины и правда, вполне ничего, если рассматривать их не как заказные полотна, а как карикатуру на весь сонм портретов социалистического реализма.
Но утром воскресенья он поменял свое мнение и опять засунул картины в чулан.
Следующие несколько недель он старался не вспоминать ни фотосессию, ни своих «Тружеников». Пытался войти в обычную колею, с плохим настроением по утрам, когда надо идти на работу, и с хорошим, когда не надо, с прогулками под начавшими осыпаться листьями, с упорной работой, с привычным недовольством собой и вечными внутренними диалогами. Но это оказалось чуть сложнее, чем он думал. Во-первых, Родион, не желавший, чтобы его игнорировали, все время останавливался поболтать у его стойки. Другие охранники подшучивали и, кажется, немного завидовали, видимо опасаясь, что он внезапно сделает головокружительную карьеру.
Однажды Родион принес журнал, многозначительно приподнял брови и кивнул из журнала торчал уголок конверта. Он кивнул тоже, как заправский шпион, убрал журнал в сумку, порадовавшись, что сегодня его напарник учтивый до безразличия Игорь, а не любопытный без меры Виталий.
Сумма была именно той, которую обещал Родион, но вот так, в виде шуршащих, новеньких банкнот она выглядела более внушительной, чем запись на салфетке.
На следующий же день он купил все, что собирался: и коньяк, и новый этюдник, и кисти, и множество мелких, но таких нужных в работе вещиц, и краски, именно те, которые давно хотел опробовать.
Он принес свои сокровища домой, вытряс на стол, рядом поставил этюдник.
На кухне нарезал лимон, обтер бутылку чистой влажной тряпкой, налил коньяк в бокал и сел, с блаженством вытянув ноги.
Все-таки оно того стоило. И пусть все идет, как идет. Сейчас, на своей маленькой кухне, в своей одинокой квартире, он был полностью и абсолютно доволен, а мысли о том, что через час это чувство уйдет, оставив его наедине с привычной тоской... ну что ж, пусть так.
Он осушил бокал и пошел разбирать покупки, напевая под нос старую, как он думал, навсегда забытую песню.
Эта песня всегда была связана с одной девушкой, вполовину не такой красивой, как Наталья, но в сотню раз более притягательной для него. Он помнил до мельчайшей ненужной подробности один вечер: она стояла на балконе, он смотрел на нее из комнаты. Юбка из какой-то легкой, так и норовившей взлететь, ткани, то обтягивала ее ноги, то подлетала вверх от порывов ветра. Она смотрела куда-то в сторону, высовываясь все дальше и дальше. Потом оглянулась, спела пару строчек песни и протянула к нему руки. Он навсегда запомнил то сладкое чувство предвкушения... И потом был поцелуй, и не один и валяние в кровати до утра. И обещание встречать самую короткую в году ночь обязательно в Ленинграде именно так каждый раз вот так. Но ничего не получилось, и расстались они без надлома и страданий, как бывает, когда впереди чудится только прекрасное, главное, настоящее, а то, что здесь и сейчас все неважно... Ему казалось, он все успеет, все: стать самым лучшим художником, прославиться, найти свою любовь, да что там любовь! Слетать в космос успеет! И вот он сидит на кровати, старый, никому не нужный и даже ему самому себя не жалко, потому что что тут жалеть? Не было в его жизни таких преград, на которые можно было бы свалить свои неудачи, не было драм и трагедий. Все относительно ровно, все как у всех. И никаких шансов «сломать систему».