День добрый! Как у вас дела! Давно вас по телику не видно! закричала та, что помладше.
Работаю, ответил он, натягивая на лицо улыбку.
Ой, и наши портреты все-таки будут? она так искренне ему радовалась, что и на его лице, словно помимо воли, расцвела улыбка. Ему захотелось, как прежде, опереться на невысокий заборчик и просто поболтать.
Обязательно!
А когда, когда? Покажите? Ой, или нельзя?
Ну что ты как дурная? к ним подошла вторая воспитательница. На выставку пойдешь и все сама увидишь, правильно?
Да, да, конечно. Выставка... все очарование момента было испорчено воспоминанием о визите Родиона. Вы простите, я тороплюсь, сказал он и сбежал. Он быстро шел к магазину, а в голове прокручивалось (помимо его воли) кино, как эти две неказистые, но по-своему интересные и хорошие женщины приходят на выставку и видят себя на одной из картин. Он остановился как вкопанный и оглянулся: воспитательницы весело смеялись, одна из них гладила по голове подбежавшую девочку.
Черт возьми... прошептал он черт меня возьми! Он развернулся и бросился домой. Это было настолько просто и ясно, что осталось самому себе удивляться, как он не додумался до этого сразу! Тогда, в далеком прошлом, он действительно был уверен, что все те, кого он вынужден изображать с пиететом и восторгом этого восторга не заслуживали, возможно, кроме космонавта, портрет которого он так и не написал. Тогда все было иначе лживо насквозь и он не хотел эту лживость множить, но что изменилось сейчас? Сытый лощеный Михаил Юрьевич будет ходить и смеяться над сегодняшними тружениками, такими как эти воспитательницы, или как тот же Родион и считать, что он-то лучше! Он не хотел этого, не хотел и все!
Я тебе сатиру сделаю, сделаю, пробормотал он, злясь, что никак не может найти в куртке ключ от квартиры.
Коньяк был забыт, первые картины серии отправлены в чулан. Навечно.
Он вытащил новый подрамник с натянутым холстом, остановился на секунду:
С Богом, подбодрил себя, боясь, что и эта затея не выйдет, боясь окончательно разочароваться в себе, и приступил к работе. Наконец-то он пришел в то чудесное состояние, когда волнение не отпускает, но побуждает работать еще и еще, и усталость приходит здоровая, тянет сразу в сон, а сны ничего не значат.
Утром он вставал все раньше и раньше, отмечая, как выше и светлее с каждым днем становится утреннее небо. Он пил чай с парой бутербродов и принимался за работу. Не торопился, но и случайных перерывов не делал. Гулял, но не долго, радостно отмечая, что зуд творить все не проходит. Даже тающие с каждым днем денежные закрома не пугали. Черт с ними, с деньгами, выкрутится как-нибудь, не первый раз. На деньги банкиров он рассчитывать не спешил, скорее даже был уверен, что увидев то, что он создал, они пошлют и его и Родиона к чертям собачим и будут по-своему правы. А Родион... Придется нарушить все свои принципы и просить за него Наталью. Уж пристроят его куда-нибудь, чтобы за полярный круг бежать этому оболтусу не пришлось. Сам Родион звонил пару раз и каждый раз тревожно и очень завуалировано пытался выспросить как идет работа. Он отвечал ему коротко: «Работаю!» и вешал трубку. Дни он не считал, и был немало удивлен, когда, позвонив в очередной раз, Родион упавшим голосом сообщил, что послезавтра Михаил Юрьевич намерен посетить его мастерскую.
Пусть посещает, ответил он равнодушно. Буду дома, не пойду никуда, и, повесив трубку, почти сразу забыл о разговоре.
Поэтому в назначенный день он был немного удивлен звонку в дверь, и только уже открывая, вспомнили про Родиона и про банкиров.
Добрый вечер, не побеспокоили? спросил Михаил Юревич, улыбаясь.
Простите, Михаил, но вынужден напомнить, что мы торопимся, в прихожую втиснулся Валерий Ильич.
Да, весь день расписан по минутам, Михаил без приглашения направился в сторону «мастерской». О, как неожиданно! воскликнул он, разглядывая картину, стоящую на подрамнике.
Это в работе, он подошел и повернул картину лицом вниз. Сейчас покажу готовое.
Он выставил картины одну за другой, внутренне напрягаясь. Он примерно представлял, что ему скажут и все равно не хотел это слушать. Выпрямился во весь рост и скрестил руки на груди, готовый защищать не себя, своих тружеников.
В комнате было тихо.
Это что я? первым отмер Родион. Это я?
Ну, ты же мне рассказывал, что ты труженик?
Да, но я думал...
Это не сатира! вынес свой вердикт Валерий Ильич. Реализм да, отлично написано, что касается техники, но это иная концепция! Совершенно иная! Мы с вами договаривались!
Мы с вами ни о чем таком не договаривались, ответил он холодно. Вам бы хотелось смотреть и потешаться? оказалось, что он просто мечтал озвучить эту мысль им в лицо. На душе стало удивительно легко. Только вот времена меняются. Тех, кого я бы нарисовал в русле нужной вам концепции, в вашем списке не было. А эти люди действительно труженики, знаете ли. И парень, который кофе делает и вот эти две простушки, воспитательницы в садике, и парень, что тележки собирает у супермаркета, и даже Родион.
Насколько я помню, так же холодно сказал Валерий Ильич, в вашей первой серии были люди всех, так сказать, сословий.