Никаких но...
Но, как говорит
моя мама Магда: человек, однажды взваливший на себя крест, обязан нести его до конца. Отказавшийся от своего креста конченый человек. Может, это глупо, но я не хочу быть конченой женщиной, вам все ясно, герр Эдвард?
Ничего не ясно.
Я хочу быть рядом с вами.
Были в ее словах логика и какая-то, неведомая Савелову, женская сила, которая заставила его поверить в ее искренность и, отбросив ненавистную ему его интеллигентность, мгновенно переосмыслить ситуацию.
У вас, милая фрау Урсула, поистине «характер твердый нордический», пошутил он. Но о непорочности ваших связей я лучше умолчу...
Не возражаю, засмеялась она. У меня тоже нет доказательств непорочности герра фон Зильбербарда.
В полусотне километров до Одессы им наконец удалось вырваться из зоны снежных зарядов. Яркое солнце на выбеленном безоблачном небе висело прямо над дорогой и ослепляло глаза. Урсула оглянулась на иссиня-черное небо, оставшееся за спиной, и зябко поежилась:
Туча позади черная, как ночь, а там, впереди, все белое, белое, как саван. Такова реальность нашей жизни...
Полагаете, что у жизни только два измерения черное и белое?
К сожалению, мне часто приходится делать выбор лишь между этими двумя красками, герр Зильбербард.
И каждый раз он оказывается выбором между гильотиной и Бастилией, не так ли, милая фрау?
К сожалению...
Тоскливо, но, похоже, мы родственные души, улыбнулся Савелов, но улыбка его была невеселой.
Проблема в том, что даже самим себе мы не всегда можем объяснить свой выбор, задумчиво произнесла Урсула и отвернулась к окну.
Больше она не проронила ни слова до самой Одессы.
У поста ГАИ перед въездом в город милиционер поднял было жезл перед иномаркой, но, увидев немецкие регистрационные номера, дал отмашку.
Уф-ф, пронесло! выдохнул Савелов.
Возьмите себя в руки, Вадим, положила ладонь на его руку Урсула. Бог не оставит нас...
У причала Ильичевского порта покачивались на швартовах два белоснежных пассажирских теплохода, и тяжелой черной глыбой возвышалась корма готового к отплытию парома Одесса Варна. Перед КПП стояли в очереди на таможенно-пограничный контроль с десятка два автомобилей. Перед дверью таможни возбужденно тусовалась большая толпа челноков с необъятными баулами, сумками и чемоданами. В стороне от челноков гуртовались, будто окруженные невидимой запретной зоной, люди с отрешенными лицами и печальными глазами молдавские местечковые евреи, навсегда покидающие страну.
Нэ гуртуйтэся, громодяны мешочники, шо я казав, усим миста хватыть! наседал на толпу таможенный чиновник. В пэршу чэргу прошу громодян, видбувающих на ПМЖ у Израиль. Ваш тэплохид видбувае пэршим. Будь ласка, громодяны, дайтэ прохид.
Капиталисты, блин, как и местечковые, тоже обслуживаются без очереди, громко констатировал кто-то, и внимание озлобленной толпы перекинулось на подкативший к контрольно-пропускному пункту белый «БМВ» с иностранными номерами, перед которым сразу раскрылись створки ворот и безропотно расступились владельцы автомобилей с советскими номерными знаками.
Пока таможенники и солдаты-пограничники осматривали машину, офицер в щегольской пограничной форме внимательно изучал документы сияющих бюргерской добропорядочностью супругов Эдварда и Урсулы фон Зильбербард. От этого занятия офицера оторвал телефонный звонок в будке дежурного по контрольно-пропускному пункту.
Что, что?.. Повторите фамилию? послушав голос в трубке, крикнул он. Трещит все, говорите громче!
Савелов, услышав через раскрытую дверь будки его слова, с беззаботным видом взял на руки заплакавшего Зигфрида и запел ему немецкую шутливую песенку. Но малыш не хотел успокаиваться и на немецком языке требовал скорее доставить его к бабушке Магде.
Забарбадж? переспросил офицер, морщась от детского плача. Турки что ли?.. Что, что?.. Не слышу ни хрена!.. С такой фамилией у меня не было. Не было, говорю, глухие, что ли?.. Чего, чего? Повторяю: не было у меня никого с такой фамилией, и машины с такими номерами нет.
В это время Зигфрид зашелся в таком отчаянном плаче, что лицо офицера приняло страдальческое выражение. Он дунул в трубку и, послушав, раздраженно бросил ее на рычаг.
Ни хрена не разобрать, кого эти опера ищут! сказал он подошедшему сержанту-пограничнику.
В машине ничего запрещенного к вывозу не обнаружено, товарищ капитан, доложил тот. Из нашего барахла сувениры: матрешки, неваляшки и все такая хренотень.
А из «их» барахла?
Пиво,
смутился сержант. Баварское. Классное...
Я те дам классное!..
Фрау сама три банки открыла... И вам от империалистов перепало, товарищ капитан, подмигнул сержант и сунул в рукав офицерской шинели бутылку виски.
Да-а, пивка с воблой сейчас бы в самый бы раз, смягчился тот и кинул тоскливый взгляд на челноков, сгрудившихся за ограждением. Начинайте шмонать шелупонь, сержант, но без этого самого, чтоб отплытие не задерживать.
Есть шмонать шелупонь! без энтузиазма козырнул тот.
Маленького Зигфрида песенка Савелова не успокоила, и он, не переставая реветь, по-прежнему требовал отвезти его к бабушке Магде. Тщетно пыталась успокоить его и подоспевшая Урсула.