Нина Семеновна крутилась среди своих бывших учеников и только сдавленно выкрикивала:
Наточка! Вера! Да господи!
И платочком осторожно утирала слезы под крашеными ресницами.
Господи! Какие вы у меня большие!
Натка Быстрова была на полголовы выше Нины Семеновны, да и Вера Жерих тоже, похоже, перегнала ростом.
Вы для нас самая, самая старая учительница, Нина Семеновна!
«Старой учительнице» едва за тридцать, белолица, белокура, подобранно-стройна. Тот первый, десятилетней давности урок нынешних выпускников был и ее самым первым самостоятельным уроком.
Такие большие у меня ученицы! Я действительно старая
Нина Семеновна утирала платочком слезы, а девчонки лезли обниматься и тоже плакали от радости.
Нина Семеновна, давайте выпьем на брудершафт! Чтоб на ты, предложила Натка Быстрова.
И они рука за руку выпили, обнялись, расцеловались.
Нина, ты ты славная! Очень! Мы все время тебя помнили!
Наточка, а какая ты стала глаз не отвести. Была, право, гадким утеночком, разве можно догадаться, что вырастешь такой красавицей А Юлечка Где Юлечка? Почему ее нет?
Юлька! Эй! Сюда!
Да, да, Юлечка Ты не знаешь, как часто я о тебе думала. Ты самая удивительная ученица, какие у меня были
Возле долговязого физика Павла Павловича Решникова и математика Иннокентия Сергеевича с лицом, стянутым на одну сторону страшным шрамом, собрались серьезные ребята. Целоваться, обниматься, восторженно изливать чувства они считают ниже своего достоинства. Разговор здесь сдержанный, без сантиментов.
В физике произошли подряд две революции теория относительности и квантовая механика. Третья наверняка будет не скоро. Есть ли смысл теперь отдавать свою жизнь физике, Павел Павлович?
Ошибаешься, дружочек: революция продолжается. Да! Сегодня она лишь перекинулась на другой континент астрономию. Астрофизики что ни год делают сногсшибательные открытия. Завтра физика вспыхнет в другом месте, скажем в кристаллографии
Генка Голиков, парадно-нарядный, перекинув ногу за ногу, с важной степенностью рассуждает преисполнен уважения к самому себе и к своим собеседникам.
Возле директора Ивана Игнатьевича и завуча Ольги Олеговны толкучка. Там разоряется Вася Гребенников, низкорослый паренек, картинно наряженный в черный костюм, галстук с разводами, лакированные туфли. Он, как всегда, переполнен принципами лучший активист в классе, ратоборец за дисциплину и порядок. И сейчас Вася Гребенников защищает честь школы, поставленную под сомнение Юлечкой Студёнцевой:
Наша альма матер! Даже она, Юлька, как бы ни заносилась, а не выкинет Нет! Не выкинет из памяти школу!
Против негодующего Васи ухмыляющийся Игорь Проухов. Этот даже одет небрежно рубашка не первой свежести и мятые брюки, щеки и подбородок в темной юношеской заросли, не тронутой бритвой.
Перед своим высоким начальством я скажу
Бывшим начальством, с осторожной улыбкой поправляет его Ольга Олеговна.
Да, бывшим начальством, но по-прежнему уважаемым Трепетно уважаемым! Я скажу: Юлька права, как никогда! Мы хотели наслаждаться синим небом, а нас заставляли глядеть на черную доску. Мы задумывались над смыслом жизни, а нас неволили думай над равнобедрен-ными треугольниками. Нам нравилось слушать Владимира Высоцкого, а нас заставляли заучивать ветхозаветное: «Мой дядя самых честных правил» Нас превозносили за послушание и наказыва-ли за непокорность.
Тебе, друг Вася, это нравилось, а мне нет! Я из тех, кто ненавидит ошейник с веревочкой
Игорь Проухов в докладе директора отнесен был в самобытные натуры, он лучший в школе художник и признанный философ. Он упивается своей обличительной речью. Ни Ольга Олеговна, ни директор Иван Игнатьевич не возражают ему снисходительно улыбаются. И переглядываются.
Своего собеседника нашел даже самый молодой из учителей, преподаватель географии Евгений Викторович над безмятежно чистым лбом несолидный коровий зализ, убийственно для авторитета розовощек. Перед ним Сократ Онучин:
Мы теперь имеем равные гражданские права, а потому разрешите стрельнуть у вас сигарету.
Я не курю, Онучин.
Напрасно. Зачем отказывать себе в мелких житейских наслаждениях. Я лично курю с пятого класса. Нелегально, разумеется, до сегодняшнего дня.
И только преподавательница литературы Зоя Владимировна сидела одиноко за столом. Она была старейшая учительница в школе, никто из педагогов не проработал больше сорок лет с гаком! Она встала перед партами еще тогда, когда школы делились на полные и неполные, когда двойки назывались неудами, а плакаты призывали граждан молодой Советской страны ликвиди-ровать кулачество как класс. С тех лет и через всю жизнь она пронесла жесткую требовательность к порядку и привычку наряжаться в темный костюм полумужского покроя. Сейчас справа и слева от нее стояли пустые стулья, никто не подходил к ней. Прямая спина, вытянутая тощая старуше-чья шея, седые до тусклого алюминиевого отлива волосы и блекло-желтое, напоминающее увядший цветок луговой купальницы лицо.
Заиграла радиола, и все зашевелились, тесные кучки распались, казалось, в зале сразу стало вдвое больше народу.