Пошел, кому сказано! рявкнул прапор. И перепуганный сиделец прыгнул на онемевших ногах на улицу. Чей-то голос уже орал снаружи:
Бегом! Бегом, ссука!
Тут же раздались сильные хлопки ментовских дубин по спине бедолаги и его болезненные крики, перекрывающие неистовый собачий лай. Мои соседи по автозеку непроизвольно съежились от этих звуков, все понимали, что каждому неминуемо придется пройти через все это.
Сидоришин! скомандовал прапорщик, и второй страдалец, правда с уцелевшим баулом, ринулся к выходу.
Первоходов вызывают, сидевший рядом со мной старый зек попытался размять затекшее тело. Походу на Восьмерку привезли.
Худаков! Карнаухов! Семашко! Рашидов! звучала команда, и люди один за другим выпрыгивали в неизвестность. Мой бывалый сосед раздавал советы молодым, глядящим на происходящее перепуганными глазами.
Как выпрыгнешь баулом голову и шею прикрывай. Главное, чтоб по башке дубиной не прилетело, а то калекой можно остаться. Барахло ежели разлетится хрен с ним! Не тряситесь за него, зона что положено сама даст.
Снаружи были лай удары и крики. Время, казалось, застыло на месте. Наконец последний «Восьмерошный» покинул железную будку, и робот снова захлопнулся. Стало значительно свободнее, и я попытался размять затекшие конечности. Лязгнули железом ворота конверта, и автозек двинулся дальше.
Это еще что! Вот в Лабытнангах приемка, не сравнить с этой. сосед усаживался поудобнее на освободившейся скамейке. Весь этап целиком на больничку, кроме красных-козлов.
А тебя, дед, как кличут-то? спросил я, спокойный, несуетливый арестант начинал мне нравиться.
Какой я тебе дед! Мне годов-то шестьдесят только. А ты дед! Погремуха Утюг. Звать Михаилом.
Так ты и в Лабытнангах успел побывать, отец?
Где только не бывал. В Лабытнангах хуже всего было. Два раза хотел из жизни уйти, да бог миловал. Окошки без стекол в сорокаградусный мороз, батарея
на стене фломастером нарисована. Крошки в кармане найдут мусора попытка побега. Бьют до полусмерти, пока не обоссышься, потом в изолятор. А потом и в изоляторе долбят. Первый раз вешался не вышло, а второй вскрылся сил больше не было, кое-кое как откачали. Я когда понял, что жив остался взвыл хотел зубами вены порвать. Проклятое место! Страшное. Только сучня вязаная и выживает. Шерстяные, мать их! Так что, братцы, меня ничем боле не удивишь. Ни общим режимом, ни строгим, ни тем более дубинами мусорскими.
А едешь то куда?
На шестерку. На нее родимую. Куда ж мне еще с моими-то грехами.
Я тоже на шестерку, отец. Будет туго подходи, помогу. Куба меня кличут, а звать Саня. я протянул деду руку. Впоследствии я часто вспоминал свое знакомство с Утюгом. С этим мудрым, уставшим, многое видевшим и перенесшим пожилым человеком. Он никогда не торопился, делал все взвешенно-размеренно, словно экономил движения. Лишнего не болтал, но и за словом в карман не лез, а чтобы матерился когда, так никто и не припомнит такого. Арестант старой закалки.
Автозек, меж тем, остановился, снова послышался лязг металлических ворот и собачий истошный лай.
Кажись приехали. дед подтянул свой тощий баул поближе. Ну а ты чего дрожишь, ветеран карманной тяги? обратился он к молодому побледневшему зеку, Не робей! Прорвемся! повернулся ко мне. В осужденке со мной сидел, в три пять, первоход, а надо ж ты, строгача ввалили. Вот и трясется малой с непривычки
Решетка распахнулась. Конвойный прапор начал называть фамилии.
Кривошеев, Демидов, Горгадзе, Кубарев
Я спрыгнул с последней ступени автозека, и хоть и ожидал пакости, а уберечься не смог. Стоявший ближе всех блюститель резким взмахом дубины перебил мне ноги, и я растянулся на земле. Баул распахнулся, и по асфальту разлетелись книги, тетрадки и еще какой-то небогатый арестантский скарб. В ту же секунду на мое тело обрушился град ударов. Не менее пяти ментов долбило меня резиновыми дубинами, куда не попадя. Каким-то чудом удалось перевернуться со спины на живот и сгруппироваться. Удары посыпались теперь по спине. О том, чтобы собирать вещи не могло быть и речи, но примерно в метре я заметил выпавшую из баула книгу Высоцкого «Черная свеча». Превозмогая боль, по-пластунски, под ежесекундно опускавшимися на мою спину, плечи и ляжки дубинами, под яростный, до хрипоты, лай овчарок я дотянулся и прижал ее к груди. В глазах начало мутнеть.
Хорош! Убьете! раздался сквозь наползающий мрак чей-то голос. Встать!
Удары прекратились.
Встать, осужденный! тот же голос властно обращался видимо ко мне. Но встать я не мог. Подымите его. двое конвоиров подняли меня и поставили на ноги.
Я называю фамилию имя, а ты статью и срок. Потом бежишь вон к тому забору и садишься на корточки. обладатель голоса с лейтенантскими погонами указал туда, где уже сидели на кортах, держа руки за головой, вышедшие ранее зеки. Понял?
Я вяло кивнул. Лейтенант виделся мне в тумане.
Кубарев Александр Николаевич 1969 года рождения.
Статья 148 часть третья, три года строгого режима.
Что-то маловато тебе насыпали, с таким-то послужным списком. Но ничего, наши опера разберутся, отчего такая несправедливая недоработка. Пошел к остальным. Бегом! А ты выводи следующего. литеха обратился к дубаку, первому сбившему меня с ног. Сквозь начавший рассеиваться туман я успел разглядеть его. Это был плоскомордый толстый казах с погонами прапора. Он явно был доволен своей подлой уловкой, так дорого обошедшейся мне.