В-третьих, если придерживаться буквального значения термина «конструкт», то он не выражает собою всего качественного своеобразия соотношения обеих познавательных ступеней. Ведь для языка важно не просто конструирование чего бы то ни было, но выражение, выявление того или иного предмета. Ведь конструировать можно то, что совершенно несущественно для данного предмета. Переплет книги, напр., может иметь тот или иной цвет. Это для переплета несущественно. Переплет книги может иметь тот или иной формат. Это тоже несущественно для понимания того, что такое переплет. Звук тоже может быть, например, низким или высоким, и речь может произноситься и басом и тенором. Это для речи несущественно, т.е. несущественно для понимания того, что в речи сообщается. Необходимо, чтобы фонема была существенна
для звука, и чтобы звук проявлял то свое существо, которое зафиксировано в данной фонеме. Другими словами, глобальный звук есть явление звука, а фонема есть сущность звука, если под этими терминами «явление» и «сущность» понимать философские категории, а не обывательские представления.
При таком подходе к фонеме выражаемая ею сущность тоже не будет одним только конструктом звука, а звук тоже не будет одним только проявлением фонемы. В генетическом плане всякая сущность появилась в сознании человека, конечно, в результате бесконечного числа наблюдений соответствующего явления. Но раз сущность явления возникла, она уже не сводима только на одни явления, как и таблица умножения ровно ничего нам не говорит о том, как человечество к ней пришло и какие явления оно эмпирически наблюдало, чтобы прийти к такому обобщенному представлению о соотношении чисел. Кроме того, подведение эмпирического звука под явление, а фонемы под сущность, сразу же приводит нас к тем ценнейшим результатам, которые диалектика уже давно получила для понимания категорий сущности и явления. Применить эти категории к фонологии это значит сразу разрешить труднейший вопрос о смысловом соотношении фонемы и звука, для чего, однако, уже необходимо выйти за пределы теории конструктов.
Вот почему в предыдущем изложении, при построении теории звуковых абстракций, мы говорили не просто о звуках как конструктах, но о конструктивной сущности звуков. Когда при наличии нескольких огласовок одной и той же гласной фонемы возникает затруднение, что же это за единая фонема, которая определяет собою все ее огласовки, но которая сама непроизносима, то полным и даже, можно сказать, окончательным устранением этого затруднения является только диалектика сущности и явления. То, что фонема не произносима это прекрасно, т.к. вообще никакая абстрактная сущность не произносима. Иначе же возникают всякие толки и перетолки, вплоть до устранения самого понятия фонемы и, особенно, непроизносимой фонемы.
Отбрасывать эти категории сущности и явления на том только основании, что это категории нелингвистические, совсем не является целесообразным потому, что термин «конструкт» тоже нелингвистический.
Кроме того, нужно твердо помнить, что сущность вовсе не есть только конструкт явления, как и фонема не есть только конструкт физического звука. Сколько бы мы ни обобщали явления, мы всегда будем оставаться в области самого же явления и будем только переходить от более частных фактов к фактам более общим. Так же и физические звуки при любом их обобщении остаются в той же самой звуковой области и становятся только более общими звуками. И вообще, от факта нельзя перейти к понятию факта путем прибавления все новых и новых фактов. Переход от факта к понятию факта или от явления к сущности явления, есть диалектический скачок, т.е. переход совсем в другое качество. Иначе же получится, что либо физические факты уже суть понятия или сущности фактов, либо понятия и сущности фактов все еще остаются физическими. Тем не менее, если огонь обжигает, то понятие огня не обжигает; и если воду можно пить или в ней можно мыться, то понятие воды нельзя пить, и в понятии воды нельзя мыться. Поэтому, если конструкт звука не есть просто физическое обобщение физического факта звучания, а есть особого рода идеализированный объект, т.е. сущность звука, его смысл как именно звука, то отсюда нужно делать и все выводы, и не останавливаться только на одних процессах обобщения.
В-четвертых, все имеющие место в науке, акты абстрагирования вовсе не имеют самодовлеющего значения, но предпринимаются только с одной и единственной целью это вернуться назад к нерасчлененным и глобальным массам, т.е. вернуться опять в сферу конкретности. Но только раньше, до процессов абстракции мы относились к эмпирической текучести слепо и нерасчлененно, не понимая никаких закономерностей, которыми она управляется и направляется. А теперь, произведя всевозможные расчленения в сплошной эмпирической текучести и возведя ее путем абстракции в то или иное логическое построение, мы с этим построением в руках возвращаемся опять к слепой эмпирической текучести, но начинаем понимать ее уже расчлененно, единораздельно, как некоторого рода закономерность и как научно-проанализированную действительность. В сущности говоря, мы и здесь все время продолжаем идти по пути абстрагирующего мышления. Однако, дойдя до какой-нибудь его вершины и продолжая двигаться дальше на путях абстракции, мы вдруг начинаем замечать, что пройдя