Цзинь всегда удивлялась её говорливости и умению круто менять тему разговора. Сама она так не умела и вообще предпочитала больше молчать и слушать. На вопросы, обращённые прямо к ней, отвечала коротко и по существу. И о Сяосуне просто обронила:
Ничего.
Не могла же она сказать пускай даже очень близкой подруге, которой обязана местом работы, да и самой спокойной жизнью, что младший брат уже три года находится в отряде хунхузов. Она, конечно же, знала, что русские считают хунхузов бандитами по причине извечной борьбы: хунхузы нападали на русские селения, не жалея ни старых, ни малых, не упускали и китайских богатеев, но в понимании бедняков хунхуз был народный герой, а не даофэй, то есть просто бандит. И Сяосуна Цзинь ни в коем случае не причисляла к даофэям.
Да, после исхода из Благовещенска он возненавидел русских и примкнул к хунхузам, даже стал в отряде цзыцзяньу, то есть «мастером письма», поскольку умел читать и писать, и стал учить неграмотных (хунхузы, кстати, высоко ценили грамотных не только в военном деле), но грабителем не стал. Цзинь была уверена, что брат на это не способен. Хотя она действительно уже два года не имела о нём известий. Брат остался на севере, где-то неподалёку от города Саньсин, а они с отцом после рождения Сяопина двигались на юг, пока не осели в Яньтае. К тому времени вся линия КВЖД была очищена от мятежников и китайских солдат.
А осели благодаря встрече с Машей, тогда ещё Пушковой. Даже, верней, благодаря Сяопину, у которого в тот день разболелось ушко, и он то хныкал, то в голос плакал, и Цзинь не знала, как его успокоить, чем помочь. Отец, как всегда, ушёл на базарчик возле станции, он всё хотел найти мастерскую, где бы пригодилось его умение обувщика, а Цзинь осталась на уличной скамье с сыном и двумя заплечными мешками, в которых уместился весь их семейный скарб. Маша шла домой со смены на телефонном коммутаторе и только поравнялась с ними, как вдруг мальчонка вскрикнул, свалился с материнских колен, вскочил и спрятался за остановившейся Машей.
Какой красавчик! невольно восхитилась она, наклоняясь к нему.
Сяопин и верно был очень хорош золотоволосый и чернобровый, на скуластом личике задорно торчал вздёрнутый носишко, но сейчас он хватался за ухо и тоненько поскуливал, а из серо-зелёных, широко открытых глаз катились крупные слёзы. Золотые волосы, серо-зелёные глаза, курносый не китайчонок, а русачок скуластенький.
Бедный мальчуган! добавила Маша и погладила шелковистые кудряшки. Что, ушко болит?
Да, болит, подтвердила Цзинь, беря Сяопина на руки. Продуло.
О-о, ты говоришь по-русски! обрадовалась Маша. Пойдём ко мне, у меня есть ушные капли.
Она привела их в свою чистенькую комнату в общежитии железнодорожников, нашла капли, закапала в ушко Сяопина и наложила тёплую повязку. Боль ушла, и мальчугана потянуло в сон. Цзинь положила его на диван, прикрыла шерстяным платком, висевшим на спинке, и присела на табуретку у стола.
Есть хочешь? спросила Маша, разжигая примус. Меня, кстати, Машей зовут. Маша Пушкова. Я телефонисткой служу на станции.
Меня Ксенией. Я крещёная. А по-китайски Цзинь. Ван Цзинь.
Цзиннь! Красиво! Цзинннь
Ой, мне же надо бежать! спохватилась Цзинь. Отец вернётся, а нас нет. Испугается, а у него сердце слабое.
А ты сходи за ним и приводи сюда. Чаю попьём. А сынок пущай поспит. Как его звать-то?
Сяопин. Ван Сяопин.
Ой, как длинно! Я его Сявкой буду звать. Ты не против?
Цзинь пожала плечами.
Вот и ладно. Давай беги за отцом.
Когда Цзинь вернулась на станцию, Сюймин уже сидел на скамейке и вертелся, отыскивая взглядом своих среди проходящих людей. Увидев дочь, он так обрадовался, что бросился ей навстречу. Но первые слова были о внуке:
Где Сяопин? Ты его потеряла?
Нет-нет, успокойся, с ним всё в порядке. Пойдём со мной, по дороге расскажу. Лучше скажи, как твои поиски?
Что я тебе говорил каждый раз, когда не находил работы?
Ссылался на Великого Учителя, на его суждение: «Неудача не означает, что Бог вас оставил. Это означает, что у Бога есть лучший путь
для вас».
Великий Кун-цзы снова оказался прав!
Ты нашёл работу?
Да, дочка. Завтра с утра приступаю. А что у тебя?
Цзинь рассказала о встрече с Машей Пушковой. Ван Сюймин покачал головой:
Какой счастливый день! И как тут не вспомнить Учителя: «Сердца, как цветы, их нельзя открыть силой, они должны раскрыться сами»? Вот и сердце девушки раскрылось, Сяопину помогло.
В общежитии кроме Маши оказался ещё один человек, плотный мужчина лет сорока в форме путейца. Он сидел на диване в ногах спящего Сяопина, широкая ладонь поглаживала тело ребёнка, прикрытое уже не платком, а лоскутным одеялом. При появлении старого Вана и Цзинь он встал и слегка поклонился:
Позвольте представиться: Вагранов Семён Иванович, начальник станции.
Сюймин тоже поклонился, представился сам и назвал дочь.
Маша уже накрыла на стол: разрезала варёную курицу, разложила овощи и лепёшки, поставила графинчик водки и стопки. Гости пить отказались, а Маша и Вагранов выпили.
Разговорились. Цзинь переводила. Она хотела было рассказать о событиях в Благовещенске, но отец запретил, зато сам охотно поделился радостью: предстоит большая и для него как мастера интересная работа. Пообещал сшить Маше джимы хромовые с длинными голенищами на кнопках, а Вагранову сапоги. Спросил, не подскажет ли начальник станции, где можно снять комнатушку, хотя бы на первое время.