Живого никого нет, но кто-то всё-таки дышит, это он слышал уже явственно! Под кроватью, что ли? Иван приподнялся, чтобы заглянуть под кровать, и увидел на полу большое белёсое пятно. Сердце сдвоило: он понял, что Настя тут, рядом. Подумал позвать, но вовремя вспомнил, что в соседней комнате Еленка с Пашкой, могут голос услыхать. Протянул руку и дотронулся до плеча или бедра, не разглядел. Она сразу вскинулась, схватила его руку горячими пальцами, обдала жарким шёпотом:
Ванечка, милый, чё понадобилось?
Он не ответил, потянул было её к себе, под одеяло, однако вдруг спохватился, оттолкнул:
Нет нельзя не серчай
Она убежала с тяжёлым сердцем.
В дом бабушки Тани, в свою комнату в «теремке». И только через месяц, в день Никиты Пожарника, случилось то, о чём мечталось долгие полгода.
Утром 14 февраля Арина Григорьевна посмотрела на Настю по-особому внимательно, та зарделась и хотела убежать, но маманя обняла её, прижала льняную головку к полной груди:
Моя ты ро́дная! Спаси тебя Бог за Ванюшу!
Свадьбу двойную, с Еленкой и Павлом, по весне, после Пасхи, сыграли, а в феврале, как раз к семнадцати Настиным годам, и Кузя народился. То-то было радости! По такому случаю дед и внук Саяпины дали три залпа из карабинов и устроили фейерверк из китайских петард. Молодые родители почувствовали, что нашли своё счастье. Цзинь ушла из снов и воспоминаний Ивана, не навсегда, конечно, но сердце отпустила, а Насте было хорошо просто оттого, что Ванечка успокоился.
Иван заснул, и Настя вслед за ним погрузилась в глубокую дрёму. Спали и старшие Саяпины, и бабушка Таня в соседнем доме не мудрено, время приближалось к первым петухам, а осенью в эти часы особенно крепко спится.
Только Чаншунь лежал без сна. Он твёрдо решил бежать. Почему и зачем, не думал, просто ему уже невыносимо было видеть участливые лица, напоминающие о том, что он сирота, что остался без родителей, без братьев и сестёр, ни за что убитых такими же русскими, которые притворяются добросердечными, а на самом деле дьяволы, хуже диких зверей. Чаншунь даже заплакал, представив деда Кузьму и бабушку Таню чудовищами рогатыми, хвостатыми, клыкастыми, с огненно-красными глазами и огромными когтями на руках. Ему стало жалко их, а ещё тётку Арину и Еленку. Они не убивали китайцев, не то что дядька Фёдор, Иван и дядька Павел Черных, которые вернулись с войны. Но Чаншунь выбросил жалость из сердца, потому что всё равно все они русские, а значит, чудовища.
Откуда-то издалека долетел крик петуха. Пора! Чаншунь встал, надел подаренные тапки и куртяк и очень осторожно, чтобы не скрипнуть половицей или дверью, спустился на кухню. Заглянул в комнату бабушки та спала, посапывая, под толстым одеялом, и вышел во двор. Единственная, с кем он хотел бы проститься, была коза Катька, его верная защитница. Она должна была в своём хлеву отдыхать, то есть спать без задних ног, как говаривала бабушка Таня. Однако не спала. Стоило Чаншуню выйти, как он услышал осторожно-тихое «бе-е» и увидел в ночном полумраке просунувшуюся в широкую щель в загородке белую мордочку с длинной бородой рога мешали высунуться полностью.
Чаншунь взял её обеими руками за мохнатые щёки и прижался лицом к лицу. Катька, кажется, дышать перестала и лизнула его в шею.
Прощай! сказал он по-китайски. Цзай-цзень.
Бе-е, тихо ответила она и заплакала.
Слезинки скатились по её щекам и замочили его ладони.
Через час он вышел на берег Хэйлунцзян реки Чёрного Дракона около Верхне-Благовещенского. Уткнувшись в песок острыми носами, спали лодки. В одной нашлись вёсла. Припасённым ножом Чаншунь перерезал верёвку, держащую лодку на привязи, разулся, чтобы не замочить выворотяшки, засучил штанины и столкнул посудину на воду. Запрыгнул сам и какое-то время сидел, глядя, как течение относит его от проклятого берега. Потом взялся за вёсла.
Что его ждёт на родном берегу, куда он причалит, к кому придёт, Чаншунь об этом не думал. Главное вырвался на свободу!
Цзинь отнекивалась: мол, отец себя неважно чувствует, да и Сяопин балуется, но Маша была непреклонна.
Ты на себя погляди, сказала она. Красота быстро проходит. Оглянуться не успеешь. И Сявке твоему отец нужен. Ей казалось долгим произносить имя Сяопин, она с ходу назвала мальчонку Сявкой, и тот, к удивлению матери, охотно откликнулся.
При упоминании об отце Цзинь покраснела и насупилась. Маша спохватилась, что шагнула на запретную территорию, однако отступать было не в её характере.
Ты не представляешь, какие эти Ваграновы чудесные люди. Мой Семён и сам каких днём с фонарём
не сыщешь, а о братьях своих рассказывает просто взахлёб. У них двоих, у Василия и Дмитрия, оказывается, только отец общий, а матери разные. У Василия мать убили, а у Сёмы отца, когда он ещё не родился, а мать у него, у Сёмы моего, и у Дмитрия одна и та же Маша на мгновение замолчала, увидев, как округлились от изумления глаза Цзинь, засмеялась и обняла подругу: Ой, я совсем тебя заболтала и запутала! В общем, приходи после смены. Отец твой с Сявкой посидит, не усохнет. И тут же перескочила на другое: О брате ничего не слышно?