Памфила сожгла такое количество альф, бет, гамм и дельт на кухне, что я пошутила: в Египте не бывало еще более ученой печи. К началу второй недели Лави усвоил, как спрягать глаголы и склонять существительные. К третьей он уже находил глаголы в предложении. Вскоре ему предстояло взяться за Гомера.
После полудня мы с Йолтой часто сбегали в Александрию. Мы бродили по рынкам, глазели на Кесарион, Гимнасий, любовались восхитительными видами гавани. Дважды мы возвращались в библиотеку и посетили все храмы Исиды в городе за исключением того, где жила Хая. Снова и снова спрашивала я тетку, почему она его избегает, и раз за разом получала один и тот же ответ: «Я еще не готова». В последний раз, когда я пристала к ней с этим вопросом, она огрызнулась и прошипела те же слова. Больше я не спрашивала, но в сердце у меня поселились обида, смущение и отчаяние.
Трясогузка улетела, и в саду стало тихо. При звуке шагов я обернулась и увидела Апиона, выходящего из-за пальмы.
Я пришел предупредить тебя, сказал он. Сегодня прибыла весточка от Харана. Он вернется раньше, чем предполагал. Мы ждем его через два дня.
Я посмотрела на темное небо: ни луны, ни звезд.
Спасибо, поблагодарила я без всякого выражения.
Казначей ушел, а я бросилась в комнату Йолты. Внутри у меня клокотал гнев, когда я без стука влетела к ней.
Хая здесь, в городе, но за все это время ты так и не сходила к ней! воскликнула я. Апион сообщил, что Харан вернется через два дня. Я думала, ты приехала в Египет ради дочери! Почему же ты ее избегаешь?
Тетя поправила платок, наброшенный на плечи.
Ана, подойди. Присядь. Знаю, ты не понимаешь, почему я медлю. Прости. Могу сказать лишь одно: в день встречи с Аполлонием, еще до того, как мы покинули библиотеку, меня охватил страх а вдруг Хая не хочет, чтобы ее нашли? Зачем египтянке, служительнице Исиды, нужна мать-иудейка, которая ее бросила? Я испугалась, что дочь отречется от меня. Или еще хуже: отречется от себя.
Я привыкла считать тетку неуязвимой, непобедимой пусть потрепанной, но не искалеченной жизнью. Теперь же я увидела другую Йолту: напуганную и израненную, как и я сама. Удивительно, но мне стало легче.
А мне и в голову не приходило, призналась я. Не следовало тебя судить.
Не кори себя, Ана. Я и сама осуждаю себя. Не могу сказать, что эта мысль не приходила мне в голову раньше, но я гнала ее от себя, не давала укорениться. Полагаю, стремление отыскать Хаю и загладить свою вину перед ней не давало мне всерьез опасаться, что она может отвернуться от меня. Я боюсь снова потерять
ее. Она замолчала. Огонек свечи задрожал, потревоженный порывом невесть откуда подувшего ветра, и когда Йолта снова заговорила, голос у нее тоже дрожал: Мне не приходило в голову, что она может предпочесть оставить все как есть.
Я хотела было заговорить, но остановила себя.
Давай, подбодрила тетя, скажи, что у тебя на уме.
Я собиралась повторить слова, услышанные от тебя: бежать от страха значит укреплять его.
Да, я тоже бегу от своего страха, улыбнулась она.
Что же делать? Времени осталось немного.
На дворе снова зарядил дождь. Какое-то время мы прислушивались к его шуму, пока наконец тетя не заговорила:
Не знаю, хочет ли Хая, чтобы ее нашли, и не представляю, чем закончится наша встреча. Но разве правда не превыше всего? Она наклонилась и задула свечу. Завтра мы отправимся в храм Исиды Целительницы.
XVI
Тебе доставляет удовольствие мучить меня? жалобно простонала я. Тело бунтовало: по коже разбегались мурашки. Я очень ценила комфорт египетской жизни: купальни и чудесные уборные с каменными сиденьями, под которыми текла вода, смывающая нечистоты. Но разве так сложно нагреть воду для мытья?
Отставив кувшин, Памфила протянула мне полотенце.
Вам, галилеянам, не хватает выдержки, ухмыльнулась она в ответ.
Выдержка единственное, что у нас есть, возразила я.
Вернувшись в свою комнату, я надела на чистое тело новую черную тунику, купленную на рынке, и туго затянула ее под грудью зеленой лентой. Поверх я набросила красную льняную накидку, намереваясь не снимать ее, несмотря на ужасную жару на улице. По настоянию Памфилы я разрешила ей подвести мне глаза зеленым и уложить косу в небольшую башню на голове.
Тебя можно принять за александрийскую женщину, заметила она довольным тоном, осмотрев меня с ног до головы.
На александрийскую женщину. Памфила ушла, но даже после этого я не могла не думать о ее замечании.
Когда я вернулась в нашу гостиную, Йолта, напевая, одевалась у себя в спальне.
Наконец она вышла, и у меня перехватило дыхание. Тетя тоже надела новую тунику цвета морской лазури. Памфила позаботилась и о Йолте: глаза у нее были подведены черным, седеющие волосы собраны в прическу и уложены затейливыми завитками. Она напоминала одну из богинь с головой львицы, изображенную на стенах библиотеки.
Идем искать мою дочь? спросила она.
Храм Исиды Целительницы занимал отдельное здание в царском квартале рядом с гаванью. Его можно было заметить издалека, и я замедлила шаг, чтобы повнимательнее рассмотреть сложную композицию стен, высоких пилонов и крыш. Он был значительно обширнее, чем я себе представляла.