Какие новости ты принес? спросила я, подавая ему чашу с вином.
Он описал свои дни, работу, которую его наняли сделать.
А Тавифа? Что-нибудь удалось узнать?
Сядь. Он похлопал по скамье рядом с собой.
Неужели новости настолько ужасны, что мне нужно сесть? Я опустилась рядом с мужем.
Один человек из Иафии позвал меня смастерить новую дверь для его дома. Все в деревне знали о Тавифе, в том числе и его жена, которая рассказала мне, что мало кому довелось видеть эту девушку и многие боялись ее. Когда я спросил, в чем дело, женщина объяснила, что Тавифа одержима демонами и ее держат под замком.
А я-то надеялась на совсем другие вести.
Ты отведешь меня к ней?
Она уже там не живет, Ана. Женщина сказала, что Тавифу продали человеку из Иерихона, землевладельцу.
Продали? Она что же, рабыня в его доме?
Видимо, да. Я расспрашивал о ней и других жителей Иафии, и все они поведали мне ту же историю.
Я положила голову мужу на колени, и он погладил меня по спине.
VII
У меня вошло в обычай повязывать красную нить на запястье всякий раз, когда Иисуса не было рядом. Однажды ранней весной я почувствовала неявную тревогу и заметила, что за последний год нить совсем истончилась. Мне стало страшно, что она порвется. Я гладила ее кончиком пальца и уговаривала себя, что, даже если это случится, ничего зловещего тут нет, но потом вспомнила о чернильном пятне на дне чаши для заклинаний, о сером облаке над моей головой. Трудно было поверить, что оно тоже ничего не значит. Нет, я не стану рисковать, не дам нити оборваться. Я развязала узелок и сунула потрепанный талисман в мешочек из козлиной кожи.
Я как раз затягивала тесьму, когда со двора донесся голос Марии:
Иди скорее, Иисус вернулся!
Последние две недели он провел в Бесаре, мастерил шкафы для винодела. Кров Иисусу дала сестра Саломея. Я знала, что Мария с нетерпением ждет новостей о дочери.
Саломея здорова, сообщил Иисус, когда шквал приветствий утих. Но я принес недобрые вести. У ее мужа ослабли нога и рука, а речь стала неразборчивой. Он больше не выходит из дома.
Я не сводила глаз с Марии. Она обхватила себя руками, собираясь с силами, и тело кричало слова, которые не могли произнести губы: «Саломея скоро станет вдовой».
В тот вечер все мы, не считая Юдифи и детей, сидели у огня, говорили о муже Саломеи и вспоминали всякие истории. Когда пламя почти угасло, Иаков обернулся к Иисусу:
Ты пойдешь в пасхальное паломничество в этом году?
Иаков, Симон и Мария совершили паломничество в Иерусалимский храм в прошлом году, а остальные работали или присматривали за животными. Теперь настала очередь Иисуса, но он колебался.
Пока не знаю, наконец ответил он.
Но кто-то из нашей семьи должен пойти! В голосе Иакова появились сердитые нотки. Почему ты не можешь решиться? Неужели нельзя повременить с работой всего несколько дней?
Дело не в этом. Я силюсь понять, есть ли вообще на то Господня воля. Храм превратился в разбойничье логово, Иаков.
Иаков закатил глаза к небу.
Ты не можешь хотя бы минуту не думать о таких вещах? Закон велит нам совершить жертвенный обряд на Пасху.
Да, и бедняки приводят своих животных, а священники под надуманными предлогами отказываются забивать их, а потом предлагают своего ягненка за непомерную цену.
Брат говорит правду, подтвердил Симон.
Нельзя ли сменить тему? вмешалась Мария.
Но Иисус не унимался:
Священники требуют, чтобы с ними расплачивались священными полусикелевыми монетами, а когда бедняки пытаются обменять свои деньги, менялы дерут с них три шкуры!
Иаков вскочил.
Так ты заставишь меня идти в Иерусалим и в этом году? Чужие бедняки тебе дороже собственного брата?
Разве бедные люди не братья и сестры мне?
На рассвете Иисус отправился на холмы. Ежедневные молитвы вошли у него в привычку. Иногда я заставала его неподвижно сидящим на полу: ноги скрещены, голова накрыта плащом, веки сомкнуты. С первого дня нашего брака он всегда был предан Господу, славил его, и я никогда не противилась, но сегодня, наблюдая за тем, как его силуэт растворяется в полумгле, я разглядела то, что до сих пор видела лишь мельком. Господь был землей, по которой ступали ноги моего мужа, был небом над ним, воздухом, наполнявшим его грудь, водой в его чаше. Мне стало не по себе.
Я приготовила Иисусу завтрак: очистила кукурузный початок и подрумянила его на огне. Сладкий аромат поплыл по всему двору. Время от времени я бросала взгляд в сторону ворот, словно за ними притаился Господь, готовый вырвать мужа из моих объятий.
Когда Иисус вернулся, мы уселись под оливковым деревом. Я смотрела, с какой жадностью он ест обернутый лепешкой сыр. Кукурузу, свое любимое лакомство, Иисус приберег на потом.
Муки зятя, заговорил он, задели меня. Куда ни посмотрю, Ана, всюду я вижу страдания, а мои дни проходят за изготовлением мебели для богача.
Твои дни проходят в заботах о семье, возразила я чуть резче, чем следовало.
Не беспокойся, мой маленький гром, я исполню долг, улыбнулся он и обнял меня. Скоро Пасха. Что ж, отправимся в Иерусалим.
VIII
Иерихонская дорога была последней и самой опасной частью путешествия, но не столько из-за шакалов, сколько из-за разбойников, которые прятались среди голых утесов, окаймляющих долину. По крайней мере, путь был нахоженный. Уже довольно долго впереди нас шли семья из трех человек отец с сыновьями и богато одетый священник, но почему-то на душе у меня было тревожно. Иисус почувствовал мое состояние и принялся забавлять меня историями о пасхальных паломничествах, в которые ходил в детстве с семьей и друзьями из Вифании.