Мне было невыносимо смотреть на нишу, где мои десять кодексов образовывали красивую стопку, увенчанную чашей для заклинаний. Взять их с собой не представлялось возможным. Конечно, можно было попытаться запихнуть пять или шесть кодексов во вторую сумку, но что-то внутри меня противилось этому: пусть остаются все вместе. Мне хотелось, чтобы они хранились здесь, у терапевтов, где их смогут прочесть, сберечь и оценить. Я обошла священное место, прощаясь со всеми вещами.
Я постерегу твое слово, пока ты не вернешься, послышался с порога голос Йолты.
Вряд ли я вернусь, тетя, ответила я, поворачиваясь к ней. Ты и сама знаешь.
Она кивнула, не задавая вопросов.
После моего отъезда отнеси эти сочинения в библиотеку к другим рукописям, попросила я. Теперь я готова к тому, чтобы их прочли люди.
Она подошла ко мне и встала рядом.
Помнишь тот день в Сепфорисе, когда ты открыла кедровый сундук и впервые показала мне свои записи?
Никогда не забуду его, сказала я.
С тобой надо было считаться. Четырнадцатилетняя мятежница, полная мечтаний. Ты была самым упрямым, решительным и честолюбивым ребенком из всех, кого я знала. Но когда я увидела, что спрятано в твоем кедровом сундуке, я поняла. Она улыбнулась.
Что поняла?
Что в тебе есть еще и величие. Я увидела, что ты рождена с щедрым даром, какой редко приходит в мир. Тебе это тоже было известно, потому что ты написала об этом в своей чаше. Но ведь в каждом из нас есть величие, не так ли, Ана?
О чем ты говоришь, тетя?
О том, что делает тебя особенной, о твоем духе, который бунтует и никогда не сдается. Не величие в тебе самое главное, нет, но страсть, с которой ты являешь его миру.
Я смотрела на нее и не могла вымолвить ни слова. Потом я преклонила колени. Не знаю, почему мне вздумалось так поступить. Слова Йолты привели меня в смятение.
Она положила руку мне на голову:
Мое же собственные величие состоит в том, чтобы благословить твое.
XXIX
Гроб стоял на полу посреди мастерской, благоухая свежим деревом. Йолта, Диодора и я сгрудились возле него и мрачно уставились в пустое внутреннее пространство.
Представь, что это вовсе не гроб, посоветовала Диодора.
Не мешкайте, поторопил нас Гай. Молитвы прочитаны, теперь все выстроятся вдоль тропы, желая проводить повозку с телом Феано до сторожки. Мы не можем рисковать, допустив, чтобы кто-то начал шататься поблизости и обнаружил тебя. Он сжал мне локоть, когда я шагнула в гроб. Прежде чем улечься, я немного постояла, не в силах выкинуть из головы истинное предназначение этого деревянного ящика. Гроб есть гроб. Я приказала себе вообще не думать.
Диодора наклонилась и поцеловала меня в щеку. Потом Йолта. Когда тетя нависла надо мной, я долго всматривалась в ее лицо, запоминая каждую черту. Гай поместил сумку у меня в ногах, а шило вложил мне в руку, наказав:
Не урони его.
Я улеглась на спину и посмотрела вверх. В мастерской было очень светло. Потом опустилась крышка, и наступила темнота.
Пока Гай вбивал в крышку четыре гвоздя, гроб ходил ходуном, отчего затылок у меня подпрыгивал и бился о дно. В наступившей тишине я заметила два тонких луча света. Они напоминали паутинку под солнцем, унизанную каплями росы. Я повернула голову и нашла источник света: крошечные дырочки, просверленные с каждой стороны. Отверстия для дыхания.
Гроб рывком подняли. От неожиданности я тихонько вскрикнула.
Тебе придется вести себя потише, сказал Гай. Его голос звучал словно издалека.
Когда меня вынесли наружу, я приготовилась к очередному толчку, но гроб плавно скользнул в повозку. Я даже не почувствовала, когда туда забралась Памфила, возможно, она уже сидела там. Зато я слышала рев осла и могла точно сказать, что мы начали спускаться с холма, поскольку повозка накренилась.
Я закрыла глаза, чтобы не видеть крышку гроба, которая находилась на расстоянии ладони от моего лица. Вместо этого я стала прислушиваться к грохотанию колес и приглушенному пению, которое сопровождало нас. «Не думай, ни о чем не думай, уговаривала я себя. Скоро все закончится».
Когда мы резко свернули на север, пение стихло, и я поняла, что мы миновали сторожку и выехали на дорогу. Мгновение спустя один из солдат крикнул: «Стой!» и колеса перестали греметь. Сердце у меня колотилось так сильно, что я боялась, как бы оно не вырвалось наружу через отверстия в гробу. От страха я едва дышала.
Нам сказали, что в общине терапевтов умер человек, обратился один из солдат к Памфиле. Куда ты его везешь?
Я с трудом разобрала ее слова: «К семье в Александрию».
У меня отлегло от сердца. Сейчас они махнут нам, пропуская, и мы продолжим путь. Но повозка не двинулись с места. Голоса солдат приближались. По всей видимости, они направлялись к задку повозки. С каждой секундой мне становилось все страшнее. Я широко распахнула глаза, и взгляд уперся в крышку гроба. Тогда я глубоко вздохнула и снова зажмурилась. «Не двигайся. Не думай».
Мы стояли бесконечно долго по причинам, которые я не могла вообразить. Потом один из солдат крикнул остальным:
Все в порядке. Здесь только гроб.
Внезапно повозка накренилась вперед.