Княжна тоже сидела за работой, вышивала, склонившись над пяльцами, мелкую, мудрёную и кропотливую работу, от которой у ней рябило в красивых глазах. Золото и серебро в нитях, шёлк, и разный цветной бисер, были рассыпаны кругом по пяльцам и на полу...
Княжна не любила рукоделий, но тоска и одиночество заставляли её поневоле убивать время за пяльцами и охлаждать пылкую голову, занимая её стежками, да строчками, да нанизываньем бус и бисера на канвовый узор.
Но сколько раз за этим
занятием, в особенности за последний год задумается княжна, забудет не только пяльцы, но весь мир... и придя в себя, глубоко и тяжело вздохнёт!..
Когда Прасковья приходила к своей питомице не от князя и не по делу то княжна, взглянув на неё, всегда говорила:
Присядь, да расскажи что-нибудь про Крым.
Но теперь, когда мамушка вошла, и княжна, подняв голову, взглянула ей в лицо, то на минуту замерла. Затем, толчком отбросив пяльцы, она вскочила порывом на ноги и прыгнула к любимице-пестунье. Молчаливый взгляд татарки сказал ей всё...
Солёнушка! вскрикнула Анюта. Правда ли? По лицу вижу! Правда?! Говори...
Правда, моя родная!..
Княжна как-то задохнулась, вся зарделась румянцем и вдруг слёзы в три ручья хлынули у неё из глаз.
Господь с тобой! испугалась Прасковья, бросаясь к ней.
Ничего! Ничего! Это от радости, всхлипывая, едва могла проговорить княжна. Кто сказал? Кто видел?
Прохор. Сейчас мне сказал. Сам, своими глазами видел.
И этот день остался памятным днём в жизни Анюты.
Вечером того же дня, ложась спать, князь призвал к себе своего любимого человека, дворецкого Феофана.
Он видел дочь в сумерки и заметил в её лице перемену, в её движеньях, в её глазах, в её голосе, что-то особенное. Южная и страстная натура, огненная кровь "Крымцев», как говорил князь выдавали себя всегда в его дочери. Одни глаза княжны так "прыгали" за ужином, что князь догадался о чём-нибудь чрезвычайном, случившемся с дочерью, но не спросил ничего.
Ну, Феофан, что у нас есть негаданного? сказал князь при появлении дворецкого.
Феофан, старичок, маленького роста, немного сгорбленный, чисто и тщательно выбритый по морщинистому как сморчок лицу привык к этому вопросу. Он стал в почтительном расстоянии от барина и выговорил бесстрастно и чуть-чуть хрипло:
Ничего, ваше сиятельство.
Ничего? А?.. Ничего? Опять проворонил!!..
Ничего я не проворонил, хладнокровно отозвался Феофан.
Вот и врёшь! Или от старости в ротозеи и простофили вышел!.. холодно, но не сердито сказал князь, укладываясь в постель.
Не знаю. Может вам лучше известно, слегка будто обиделся любимец.
То-то вот и есть, что мне лучше известно. А ты, старая крыса, и под носом ничего не видишь...
Что ж. Перечить не смею... Будь по-вашему. Только доложу... Это вам так сдаётся, али кто сбрехнул. А ничего у нас такого нет. Кузьма-казачок ногу вывихнул, прыгая чрез лужу, так эвто вам...
То-то: Кузьма?.. Ногу?.. У княжны на половине есть такое, негаданное... А он с Кузьмой... Эх ты, старый хрыч.
Знаю, что старый, не обиделся, а сделал снова, вид, что обижается, Феофан. У княжны?! Что у княжны? Агафья чайник разбила... Так это опять...
Филин ты, филин!.. А ты вот что скажи. Отчего у княжны сегодня глаза прыгали?
У княжны? Прыгали?
Да у княжны! Прыгали! Огнём горели, как уголья? самодовольно проговорил князь, счастливый при воспоминании, что дочь в особенности глазами похожа на свою покойную мать, память которой была ему так дорога.
Не знаю... нерешительно выговорил Феофан, помолчав.
Ну вот... Так разузнай, филин, а завтра мне доложи. Ну, Бог с тобой, спать пора.
Феофан, выйдя от барина-князя, направился прямо в швейцарскую, где вечно сидел её повелитель швейцар. Андреян, силач и великан, ростом известный всей Москве. У этого добродушного и глуповатого богатыря была, казалось, самая неподходящая к его внешности страсть. Он обожал и разводил у себя в горнице канареек. И что уходу требовали его питомицы!
Глуповатый великан было однако хитёр по-своему.
Андреянушка? Что у княжны с Солёнушкой приключилось? У тебя ведь глаз вострый? спросил Феофан садясь и потчуя швейцара из тавлинки.
Свиное ухо со двора бегало! заявил Андреян прямо.
Ну? Так что ж! Прошка тут не при чём. Я тебя про княжну да про мамку спрашиваю.
А я сказываю про свиное ухо! Он без позволения со двора бегал, да задними воротами. А вернув, прямо к Солёнке наверх. Ну вот у них и сполох теперь.
Да в чём дело-то? Как это пронюхать?
И нечего нюхать! Слыхать и так на сто вёрст кругом. Гвардией запахло, Феофан Иваныч. У нас запахло?
Вот? Врёшь?.. Как можно?
Верно. Вишь сколько их в Москву нашло... Ну, и к нам постоя жди! двусмысленно подмигнул великан.
Правда твоя, Андреянушка, обрадовался Феофан. Как, же это мне невдомёк. Да и князь тоже не прочуял.
Нет. Князь-то прочуял, да на свой гнев у него вся надежда. А его гнев что? Для гвардии-то? Пустое место?
Так! Ну, спасибо тебе. Завтра доложу.
И дворецкий, видимо довольный, пошёл спать.
VIII
Питерское "действо", как говорили тогда, привело к провозглашению императрицы Екатерины Самодержицей Всероссийской.
Всё сделала гвардия, в особенности Преображенский полк, а равно и измайловцы и семёновцы, первые присягнувшие новой императрице, когда она явилась в казармы, привезённая из Петергофа в столицу молодым Преображенским офицером Алексеем Орловым.