* * *
На втором свидании нам обоим пришлось много труднее, чем на первом. Да и на последующих тоже Асха испытывала мою волю и терпение мое, проверяла, кем стал я, истинным мужем
или же распущенным мальчишкой, использующим чужую плоть для нескромного развлечения. Однако великая богиня вознаградила меня спустя небольшое время мы привыкли друг к другу, сделались свободнее и оттого счастливее.
Неведомый жених не показывался, и мы почти забыли о нем, поглощенные страстью. Видеться нам хотелось все чаще и чаще, жажда наша требовала утоления все настойчивее. В конце концов и разлука в несколько дней стала для нас нестерпимой. Условившись заранее, в назначенное время мы встречались в нашем тихом убежище и набрасывались друг на друга, словно два изголодавшихся упыря, а потом, утомленные, распаленные, никак не могли расстаться. Элис не любила новшеств, тревожилась, если чувствовала что-либо непривычное, и я старался всегда и во всем быть неизменным, предсказуемым, таким, каким она меня знала и могла принять, а она благодаря тому быстро поддавалась желаниям и становилась моей. Напускная сдержанность нередко отказывала ей, и я, надо признать, прилагал к тому немало усилий. Она кусала плечи мои, вцеплялась мне в волосы, умоляла не покидать ее, хотя в том не было нужды овладев ею, я не оставлял ее разочарованной, упрашивала, требовала, и эти неистовые мольбы заставляли кровь мою закипать, уподобляться лаве, изливающейся временами из южных огненных гор...
Рядом с нею я и сам терял рассудок. Жадно, словно зверь, вдыхал аромат ее светлых кудрей и теплой кожи, отчаянно, будто перед смертью, целовал ее белоснежную шею и благословенное лоно, принимавшее меня с такой охотой, ласкал прекрасные перси, налитые, точно спелые плоды, вглядывался в прелестное личико, искаженное сладостной мукой, я читал по нему, видел, как Элис стремится приблизить развязку, чтобы я так ей хотелось скорее избавился от забот о ней и подумал о себе. Я был ей благодарен, но не дозволял спешить размеренность, настойчивость и постоянство доставляли ей много больше радости, чем порывы, пусть и самые страстные. На пределе наслаждения она часто вскрикивала, а чтобы не выдать нашего присутствия, хотя кругом не было ни души, прикусывала жарко алеющие уста или зажимала их ладонью. Я принуждал ее опустить руку и бесстыдно вслушивался в ее голос, в шумное быстрое дыхание, отчего удовольствие мое делалось особенно острым. Я не разрешал ей прятать от меня чувства, а если она настаивала, накрывал устами своими ее нежный рот, и ее крики тонули в сладострастнейших поцелуях, под которыми она, к моему восторгу, сбрасывала последние оковы. Я ощущал ее трепет, а когда он сменялся содроганием и облегчением, удерживал Элис в объятиях и сам утолял неистовое вожделение, прижимаясь к ней всем телом своим
В соитии мы оба стали столь яростными, столь требовательными и жадными, что я порою опасался, не демоны ли обуревают нас. Однако когда пламя утихало, мы не спешили расстаться наступало время тихой, благодарной нежности, время ласковых расспросов, похвал и поцелуев, время блаженства под сброшенными одеждами Элис обыкновенно приникала ко мне, усталому, но счастливому, и, положив голову мне на плечо, тихонько дремала, а я, сам на грани сна, перебирал ее прекрасные светлые пряди.
Я люблю тебя, лорд Арантир, говорила она и снова закрывала глаза.
Так, занятые упоительным познанием друг друга, мы провели немалое время. Возвращаясь к себе, мы уже жаждали новой встречи. Если кто-либо из нас не мог прийти бывало, учителя давали мне задания, или мать отправляла Элис по делам, или священное очищение, положенное женщинам по природе, мешало подруге моей допустить меня к себе, мы заглядывали в одиночестве в грот и что-нибудь оставляли друг для друга. Записки мы писать опасались, и потому я мог найти в тайнике за камнем сверточек со сластями, а Элис новые шпильки или гребни, украшенные каменьями, или шарф их у нее было немало, и Ясира вряд ли бы разглядела среди них обнову, или благовония, кои она любила «Прости, меня призывают дела, увидимся завтра!» вот что сие значило.
Я и сам не заметил, как ласковая жаркая пучина поглотила меня с головой. Когда я успел так пристраститься к тому, что поначалу казалось мне странным, чуждым, даже отталкивающим? Бывали мгновения, пусть и редкие, когда мне хотелось вернуть все назад, снова стать невинным юнцом, не испытывать соблазнов Не испытывать боли. Чувство мое к Элис с самого начала было каким-то мучительным, и не страсть была тому причиной. Я был странно восприимчивым к ней, к ее настроениям, пытался ловить и угадывать их, строил предположения, ревновал. Ее слезы и огорчения выбивали меня из седла не на один день. Рядом с ней и при воспоминании о ней происходило одно и то же мною овладевали щемящая нежность, нечто похожее на сострадание и чудовищный страх потерять ее. Отчего так, я не знал, но из-за бессильного
желания защитить ее от неясной опасности утратил остатки аппетита, сна и сосредоточенности.
Даже в разгаре страсти я не находил спасения. Мне хотелось познать сердце Элис, и порою казалось, что, обнимая ее, я саму душу ее держу в руках, что еще немного и смогу истинно слиться с нею воедино, и ничего в мире я не желал сильнее. Но она всегда ускользала от меня, глядела с печалью в глаза мои, словно тоже пыталась найти и прочесть в них нечто, но мы так и оставались друг для друга неразвернутыми свитками. Я понял наконец, что желание мое исполнить невозможно, что мы обречены быть одинокими, соединяясь лишь телами Я горевал об этом и от тягостных мыслей спасался в книгах, погружаясь в любимые изыскания, заслонял сердце свое, точно щитом.