Утром он проснулся освеженный, выспавшийся, бодрый. Завтракал один, Тереза и Люси еще спали. Велел горничной обязательно сводить девочку на прогулку в какое-нибудь подходящее для детей место. "А ведь я даже не знаю, куда... Да, как многого я не успел узнать. Выходит, я не был готов стать отцом?" Снова понадобилось усилие воли, чтобы прогнать горечь.
В университет Роджер теперь скорее убегал, как в укрытие впрочем, ненадежное и негостеприимное. Ему здесь рады не были. Многие коллеги считали, что ему, соблазнившему студентку, не место в преподавании, и возмущались тем, что ректор все же решил его оставить. С ним почти никто не здоровался, и даже те, с кем он прежде дружил, теперь не подавали ему руки. До случившейся беды Роджер и не думал, как это способно ранить. С высоты своего счастья он, что говорить, слегка презирал и старого холостяка Грейвза, и Манна, которому жена открыто была неверна. Тогда ему было очевидно, что они ему завидуют, и он мог их лишь... снисходительно пожалеть. Они же отказали ему даже в жалости, когда пришел час; новость о несчастье в его семье встретили общим холодным молчанием, лишь кое-кто формально принес соболезнования. Все
точно думали одно: "Поделом".
Ничего, у него оставались студенты. Младшие курсы, у которых они преподавал, о его скандальной женитьбе уже не знали; может, до них и доходили какие-то слухи, но возмущаться молодежь не собиралась. Девушки, которых среди студентов было по-прежнему немного, смотрели на него подозрительно; он их понимал и старался при вежливом поведении соблюдать дистанцию.
...Шел четвертый час дня. Роджер успел выпить кофе в перерыв, но все сильнее чувствовал голод. К счастью, последнее на сегодня занятие подходило к концу. По старой привычке Роджер неспешно расхаживал по аужитлории и случайно глянул в окно. Лотти, горничная, подходила к зданию университета, держа Люси за руку. Кажется, они поднялись на крыльцо. Стало тревожно.
Навряд ли, конечно, что-то случилось; скорее всего, они просто пргуливались... Но все же Роджер поспешил отпустить студентов и поскорее спуститься вниз.
Лотти и Люси стояли в вестибюле, явно сомневаясь, что правильно поступили, решив войти. Роджер тоже смутился: в первый раз к нему на работу зашел кто-то из близких, в первый раз его ждали... По нему соскучились? Тереза никогда так не поступала; раньше, может, и хотела бы, но после скандала им приходилось особенно соблюдать приличия. А уж теперь...
Люси смотрела на него во все глаза. Лотти сделала книксен.
Простите, сэр, мы гуляли, оказались неподалеку, я и показала малышке на университет, сказала, вы тут преподаете, а она захотела вас увидеть. Мы сейчас уйдем.
Лотти потянула Люси за руку, та уставилась на носки своих туфелек.
Нет-нет! остановил их обеих Роджер. Занятия у меня как раз закончились. Сейчас заберу пальто и шляпу, и можем прогуляться.
Мартовское солнце горело сегодня в полную силу, заставляло щуриться, отражаясь в стеклах окон и автомобилей, слепя блеском снега и водосточных труб. Чуть позднее на Корлинг спустятся сумерки... Роджер поймал себя на мысли, что скучает по мартовским сумеркам Гельстена, влажным, в розоватой дымке, по особенному обрисовавшим деревья в садах и уютные приземистые дома. В Корлинге красота точно отступала перед помпезностью зданий и вечной занятостью жителей.
Между тем они втроем шли вперед, и Люси, которую он вел за руку, с самым серьезным видом осматривалась.
Нравится тебе здесь? мягко спросил ее Роджер. Девочка насупилась, даже чуть сжала губы задумалась.
Не знаю, ответила она наконец. Я по воде соскучилась. Тут есть реки? А море?
Роджер не сдержал смех: сразу видно землячку! Любому, кто вырос в Гельстене, кто гулял по лесистым обрывам Гринрив и ее притоков, кто любовался упоенным противостоянием великой реки и моря, после в других городах ощущал себя чайкой со связанными крыльями.
Моря здесь нет, а местные реки, боюсь, после Гринрив тебя не впечатлят. Но когда растает лед, я обязательно покатаю тебя на лодке. А совсем скоро в Корлинге будут гуляния. Балаганы, костры...
Он спохватился, испугавшись, что упоминание огня подействует на Люси угнетающе. Но она будто и не заметила, что он сказал. Странно и причудливо все же устроено сознание. Роджеру запомнилось, что, когда в день родов у Терезы доктор Бейтс озвучил ему выбор и вышел, оставив "подумать немного", почему-то захотелось открыть окно. А под ним, во дворе, подвыпившая парочка распевала, бренча на гитаре, какую-то очень легкомысленную песенку. Да, точно...
"Вдоль Гринрив, по дороге большой,
Мы бежали с чужою женой,
В даль дремучую нас занеслo,
Отвалилось в пути колесо..."
Казалось бы, что может быть неуместнее, а навалилось такое отупение, что хоть целый цирк перед ним выступай Роджер был бы способен думать только о том, что Тереза может умереть, если он не прикажет убить их ребенка. Нo песня зацепилась в памяти, и пoсле oднажды Рoджер из неoбъяснимoгo жестoкoгo любoпытства, кoгда как-тo гулял oдин, пoпрoсил уличных музыкантoв сыграть ее. Oн думал, что сразу вернется разливающаяся по груди жгучая боль, черное отчаяние, но нет: слушал отстраненно, даже представлял героев песенки и находил ситуацию в ней... забавной.