Кордано, одною рукою закрыв глаза, другую подает Корабелло. Корабелло бросается перед ним на колени. Эмилия [и] Оридани обнимают его колени.
Конец
ПРИЛОЖЕНИЯ
E. О. Ларионова
«...Картины убийств, отравлений, злодеяний, рассказанных с удивительным хладнокровием»: Ранняя проза Н.И. Гнедина
Николай Иванович Гнедич (17841833) вошел в историю русской культуры как переводчик Гомера, создатель русской «Илиады», знаток классической древности, театральный деятель и педагог, друг К.Н. Батюшкова, И.А. Крылова и В.А. Жуковского, поэт, пользовавшийся несомненным литературным и нравственным авторитетом у молодого поколения, адресат стихотворных посланий А.С. Пушкина, К.Ф. Рылеева, А.А. Дельвига, Е.А. Баратынского, П.А. Плетнёва.
Гнедич родился 2 (13) февраля 1784 года в Полтаве. Его отец, Иван Петрович Гнедич, происходивший из казачьего рода Гнедёнок, представитель среднего казачества, получившего дворянство при Екатерине П, владел небольшой усадьбой в селе Бригадировка Богодуховского уезда Харьковского наместничества. Мать мальчика умерла при его рождении, а
никаких художественных достоинств и только свидетельствует о тревожном состоянии духа и несколько смешной самонадеянности молодого автора» (цит. по: Гнедич 1884/1: XIXXX). Н.С. Тихонравов нашел в этом романе лишь «положения и действия, пугающие только своею внешностью и не имеющие никакой естественности, никакого смысла» (Тихонравов 1898: 106). Да и сам Гнедич, как видно из его пометы на рукописи «Дон-Коррадо де Геррера» (см. с. 412 наст. изд.), впоследствии весьма скептически оценивал свои литературные дебюты.
«Плоды уединения»
В студенческие годы Гнедич, по-видимому, почему-то избегал печататься в пансионских и университетских изданиях; во всяком случае, ни в «Приятном и полезном препровождении времени», ни в «Ипокрене» не появилось ни одной публикации за его именем. Первые его опыты собраны в сборнике «Плоды уединения», отпечатанном университетской типографией в 1802 году[152]. В «Плоды уединения» вошли четырнадцать разножанровых сочинений несколько переводных и оригинальных прозаических миниатюр («Гимн добродетели», «О богатстве», «Чувства кающегося грешника», «Весеннее утро» и т. д.), два стихотворения, драма «Добрый внук», трагедия «Честолюбие и поздное раскаяние» и повесть «Мориц, или Жертва мщения». Стихотворения Гнедича совершенно беспомощны, а большая часть прозаических отрывков с полным основанием может быть названа «повторением общих мест литературы» эпохи (Егунов 1966: 313), где очевидные отголоски так называемой «кладбищенской поэзии» Э. Юнга (Edward Young; 1683 1765) и русских вариаций юнговских мотивов (например, «Кладбища» Н.М. Карамзина), усиленные в пейзажных экспозициях оссиановским колоритом, сочетаются с риторической декламацией на назидательные темы и образчиками «чувствительных» сентенций в карамзинском стиле. Тем не менее несколько произведений, а именно драматические сочинения, «Мориц» и прозаический отрывок «Несчастная любовь», заслуживают внимания и позволяют судить о литературных ориентирах и пристрастиях молодого автора.
В университете Гнедич, по словам М.Е. Лобанова, увлекал товарищей «пламенною любовью к поэзии»:
В свободное от учения время, в праздники и каникулы, он пленял их одушевленным, сильным чтением писателей, особливо драматических, был душою их собраний и за представление на университетском театре некоторых трагических лиц осыпаем был единодушными похвалами. Лобанов 1842: 26
«Эта любовь к драматическим произведениям, к роду сильнейшему в области поэзии, более других удовлетворявшему возвышенную и пылкую его душу, продолжает Лобанов, была господствовавшею страстию и услаждала его в течение всей его жизни» (Там же). Театральные пристрастия Гнедича, несомненно, во многом определялись атмосферой, царившей в Московском университете в последние годы XVIII первые годы XIX века. Интерес к театру был связан с новыми литературными веяниями с увлечением немецкой драматургией А. фон Коцебу (August Friedrich Ferdinand von Kotzebue; 17611819) и Шиллера.
«Добрый внук» и «Честолюбие и поздное раскаяние» Гнедича свидетельсгвуют, что он не прошел мимо мещанской драмы Коцебу. Второе название даже прямо перекликается с заголовком известной пьесы Коцебу «Ненависть к людям и раскаяние» («Menschenhass und Reue»; опубл. 1789). Один из эпизодов «Ненависти к людям...», в котором граф Мейнау дарит деньги Старику, чтобы тот мог выручить сына с военной службы, прямо отразился в развязке «Доброго внука». При этом сам мотив продажи рекрутов мог быть почерпнут Гнедичем и из «мещанской трагедии» Шиллера «Коварство и любовь» («Kabale und Liebe»; 1784), чтение которой очевидным образом отозвалось также в «Честолюбии и поздном раскаянии» (см.: Егунов 1966: 314; Данилевский 2013: 85). Вместе с тем в «Честолюбии...» можно заметить отголоски «Ромео и Джульетты» (а по мнению Ю.М. Лотмана, и «Короля Лира»; см.: Lotman 19581959: 432) Шекспира, с творчеством которого Гнедич к этому времени должен был быть знаком по французским переводам-переделкам Дюсиса[153].
В основу повести «Мориц, или Жертва мщения» положена сюжетная коллизия шиллеровских «Разбойников»: богемский граф Моргон имеет двух сыновей, Густава и Морица, и воспитанницу Сигизбету; Мориц добр и откровенен, Густав коварен и скрытен; Мориц и Сигизбета любят друг друга; Мориц уезжает, Густав начинает домогаться любви Сигизбеты. Далее Гнедич расходится с Шиллером, чтобы вернуться к нему в кульминационной сцене убийства Морицем Густава и почти цитатно обозначить литературный образец: «Га! вскричал Мориц, заскрежетав зубами. Чудовище! Теперь я прерываю