Какая глупая смерть, подумал я. И, что самое страшное, после того, как сожрут меня, Биллу перегрызут горло, а его ошметки растащат по всему Семнадцатому, и на запах свежего мяса восемнадцатилетнего мальчика сбежится вся Калечь района.
А потом раздалось всего два выстрела. Два оглушительных выстрела, перекрывших грохотом мой крик. Через несколько мгновений мне на грудь навалился двойной вес, и одежда моментально пропиталась гнилой кровью ходячих. Прошло еще немного времени, а может, мне это только показалось, но так или иначе я схватил окровавленными губами воздух и пополз по асфальту, что-то бессвязно бормоча, когда тела Буйных с меня стащили.
И только после меня схватили за окровавленную одежду и прижали к себе, хотя я отчаянно брыкался и кричал, что не хочу умирать и что каждая сука, скрывающаяся в тени подворотен, сдохнет от моей пули, как дворовая шавка. Все на чувственном воющем немецком.
Рудольф!
Я все еще бился в руках и пытался сбежать. Мой мозг отчаянно сопротивлялся что-либо понимать, пока я не охнул от крепкой пощечины, да такой, что из глаз брызнули слезы.
У тебя кровь, черт возьми! Успокойся, это же я!
И передо мной глаза Билла. Нежно-голубые, влажно блестящие и перепуганные до смерти. Он в крови, но чужой моей и Буйных. Его руки дрожат не меньше моих, это точно, но он стаскивает с себя одну из моих рубашек и перетягивает плечо, потому что из раскуроченного предплечья левой руки хлещет ярко-красная кровь, теплая и скользкая, как фиолетовые кишки из свежевыпотрошенного трупа. Он пытается оттереть мое лицо, что-то судорожно лопочет, хотя я сейчас не понимаю ни слова по-английски. Билл вдруг прижимает меня к себе, прижимает так крепко, что дышать тяжело, и говорит, что я настоящий кретин и недоумок.
Идиот! он в ярости. Мальчишка готов меня убить, тем более, сейчас для этого нужно совсем немного. Не смей бросать меня, слышишь ты, Олень? Не смей, блять, говорю тебе! Не то выстрелю!
Он прижимает к моему животу холодное дуло пистолета, опять грозится, ругается и швыряет его в сторону. Тот скребет по асфальту и останавливается в метре от нас черным отверстием в пробитый череп Буйного. Точно между глаз. Ювелирная работа, это признал бы даже такой профи, как Бес.
Я отвезу тебя к Богомолу, он быстро тебя залатает, только не теряй сознание!
На чем? мямлю я, посматривая на разбитый внедорожник. А может, мне только кажется, что я что-то говорю. Скорее бессвязно бормочу и тянусь рукой в сторону «сжеванного» деревом лимонного капота. На фоне развернувшейся под пасмурным небом кровавой драмы играют «Три маленькие птички» Боба Марли, что делает картинку еще более апокалипсической.
«Три маленькие птички на моем пороге поют сладкие песни»
Билл хлопает себя по лбу и тут же выхватывает у меня из кармана куртки чудом выживший телефон, шикующий теперь роскошными трещинами по всему экрану. Он моментально набирает Бесу, и тот отвечает после второго гудка, чтобы почти сразу нажать «отбой» и сорваться с посадочной площадки сюда, что займет у него четыре минуты и восемь секунд.
«Не беспокойтесь ни о чем»
Билл безумно озирается по сторонам, но, кажется, пара Буйных на сегодня стала единственными ходячими гостями квартала. И когда он понимает, что мы в безопасности на ближайшие четыре минуты и восемь секунд, он снимает с себя майку и стирает с моего лица кровь, начавшую сворачиваться. Теперь я вижу его гораздо лучше перепуганного, часто дышащего, как после марафона. А потом юный Вайнберг еще раз напоминает о том, что Рудольф Альтман редкостный идиот. Говорит, он придурок и немецкий выродок.
«Ведь каждая мелочь будет в порядке»
Только попробуй потерять сознание! Смотри на меня, понял? Все хорошо. Я с тобой. Смотри на меня, Руди, сейчас приедет Бес, и все будет хорошо! Только не теряй сознание! Олень!
Я вроде как утвердительно киваю и сплевываю кровь с осколками зубов себе на подбородок
и шею. Прошу его прикурить мне и затягиваюсь, выпуская дым из разбитого носа. И Билл делает глубокую затяжку после меня. Он рвано выдыхает едкое облако на мое лицо.
Да как я без тебя, Олень?..
Он не отпускает меня из рук. Вытирает заливающую глаза кровь и целует меня, напоминая, что я не посмею его оставить.
А потом прилетает Бес. Кристиан с легкостью затаскивает меня на заднее сиденье и сажает Билла рядом, вкалывает в шею маслянистую зеленую жидкость и крепче затягивает рубашку на плече, попутно качая обезболивающими, но кровь продолжает течь. Шикарный салон бесова авто безнадежно уделан. Черный Бог перепуган не меньше Вайнберга, но, в отличие от него, держит себя в руках. На нас косится чуткий доберман Ричи. Мы едем.
Последнее, что я помню: Билл держит меня за здоровую руку и просит на него смотреть. Мы едем быстро, но не так, как гнали до лобового столкновения с Буйными. Дорога занимает не более двадцати минут. Ветер врывается в окна, музыка не раздается из динамиков, что бывает редко в этой машине. Все это время Кристиан курит. И после Вайнберг несет меня к Богомолу на стол, спину холодит его стерильный металл, в глаза бьет искусственный белый свет, а Бес кружит по убежищу врачевателя, в то время, как мальчишка пытается рассказать о случившемся.