Ярина шумно ворочалась по ту сторону от костра. Плачет?
Не холодно, Ярина Логиновна?
Тишина.
Так не холодно?
Еле слышно, тише, чем ветер в тополях:
Холодно
Подобрался поближе. Укрыл своей рогожкой. Сам пристроился рядом. Подумать бы так не думается, сердце колотит, как походный барабан, а девка уже не тощая тонкая, как струна на лире, тростиночка
Чумак Ты полежи со мной. Просто полежи.
Замер. Даже дышать перестал.
В переплетении ветвей перемигивались звезды. Огромные какие, бог ты мой, ну и здоровые звезды в здешних краях, а он сейчас только заметил.
Оксана.
Давно это было, будто триста лет назад. Когда съездил в Валки по заданию жида Юдки, передал что велено и вернулся все в той же пелене, чародеем наведенной. Когда кинулся к Оксане своей ненаглядной, теперь уже точно своей, сосватанной, без пяти минут жене. К Оксане, предательством выкупленной.
Только и помнит, что гарью пахло,
будто под окошком мусор жгли. Оксана улыбалась, как кукла тряпичная. Еще хлопцы ржали, будто кони. Желтые зубы скалили. Черные брови, карие очи, пышные груди А больше не помнится ничего.
А грудь у сотниковой маленькая и горячая, как печь, какое там «холодно»!
Жарко.
Тепло.
Тепло и спокойно, и страшно и уютно, как разогретой земле в половодье.
О Господи бывает же такое!..
Не думается. Не вспоминается.
Пытка.
Гринь вернулся. Лег теперь уже в сторонке. От утренней сырости пробирал озноб. А может, и не только от сырости. Страх? Стыд?
Поднялся, раздул угли, подбросил хворосту в остывший костер. Занялось ровно и весело, чумак погрелся, потом снова лег.
Сотникова выждала время и поднялась тоже. Подобрала свою палку; Гринь сделал вид, что спит. Все равно Ярина не примет помощи, хотя ходить с костылем по оврагу и неудобно, и опасно. Чего ходить-то, присела бы у костра в двух шагах, но нет побрела куда-то в сторону, поковыляла
Ай! Ай-яй!
Гриня бросило в пот. Сразу вспомнилось озерное страшило, и те рожи, что корчили поселяне, и
Ярина!
Тишина. Внизу, вдоль оврага, шорох будто удаляется по хрустким листьям толстая поворотливая змея.
Ярина Логиновна!
В темноте он едва не сшиб ее с ног.
Тихо, чумак. Вот на земле лежит.
Гринь наклонился пощупать и еле удержался, чтобы не вскрикнуть. Палец натолкнулся на шип хорошо, щупал осторожно, а то и вовсе руку нанизал бы.
Один удрал, а этот свернулся. Еж это, чумак а я думала чорт!
Плечо сотниковой вздрагивало. Волной накатила нежность обнять, удержать, привлечь. Гринь через силу удержался а вдруг оттолкнет?
Глаза тем временем привыкли к темноте. В палой листве лежал клубок размером с тыкву, не приведи Господь наскочить на такое босиком!..
Давай, сотникова начальственно толкнула ежа своей палкой. Еж едва не скатился вслед за товарищем, но палка не позволила. Гринь на ощупь вернулся к костру, подобрал рогатину, вдвоем с Яриной они выкатили ежа на светлое место.
Чумак да он ведь железный!
Тускло поблескивал металл на растопыренных иглах. Ни дать ни взять, ножи. Стилеты.
Надергать да снести к кузнецу, кровожадно предложила Ярина. Пусть шаблю выкует. А был бы такой здоровый еж подумай, чумак! так и кузнеца не надо. Выдернули бы по иголке Пан Рио рассказывал Да, пан Рио! Что в их краях водятся железные ежи ростом с лошадь!
Говорила, говорила, говорила. Избегала смотреть на Гриня; кстати подвернулся ежик, и переполох случился вовремя. Может быть, гоноровой сотниковой удастся убедить себя, что ничего между ними и не было. Приснилось, привиделось
С лошадь, говорите? бормотал он, не особо задумываясь. Вот чудище!
Девушка содрогнулась. Пальцы ее больно сжались на Гриневом плече.
Он обернулся вслед за ее взглядом.
Из темноты смотрели глаза. Зеленые, горящие; выше, чем волчьи, но много ниже человеческого роста. Мигнули. Еще
Отче наш, хрипло сказал Гринь. Иже еси
Глаза мигнули снова.
Чего тебе? грубо спросила Ярина, обращаясь к мороку. Хлеба? Иди своей дорогой! Нет у нас ничего!
Зеленый блеск. Гринь понял, что попеременно крестит себя и морок, но мороку от этого ничего не делается как зыркал, так и зыркает.
Иди, иди, повторила Ярина совсем спокойно, даже чуть сварливо. Сейчас вот пистолю достану добрая у меня пистоля
То ли морок не поверил вранью, то ли не боялся пистолей.
Да сгинь, проклятущее! завизжала Ярина так, что у Гриня уши заложило.
И запустила в темноту своей палкой.
Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи
Я говорю ему: батька, забери меня к себе.
Тонкие пленочки дрожат. Я протягиваю руку и достаю что-то. Не знаю, что это такое. Бросаю. Оно горит. Оно жжется. Я убегаю.
Батька, забери меня к себе!
Он говорит: скоро заберу.
Чумак Гринь, старший сын вдовы Киричихи
коней были Вороньки, сам Гринь когда-то пас Воронька, он-то, в отличие от стервы-Рыжей, был и спокойным, и покладистым.
Сотникова свою кобылу никак не называла. Ехать без седла было чистой пыткой; Ярина Логиновна садилась попеременно то на кобылу, то на Воронька, а Гринь шел пешком, привычно, бездумно, иногда казалось, оглянись и увидишь сонных волов, дядьку Пацюка, знакомые хлопцы глянут из-под широченных соломенных шляп