Чем же тебе заплатили, чумак? жестко спросила сотникова.
Гринь отвернулся.
Брови, как две угольные ленты. Яблоко в платочке. И щеки, как яблоки Оксана.
Ведь зрадник, он что? раздумчиво спросила сотникова. Он себя сам выгораживает, чорт, мол, попутал! И у Дикого Пана, не к ночи будь помянут, таких зрадников целый мешок, среди сердюков-то. Разве нет?
Над костром кружились, остывая, белесые хлопья пепла, а Гриню казалось, что идет снег, снег, снег.
Он разлепил губы и стал рассказывать. И чем дальше говорил, тем глуше болела затянувшаяся рана в боку, тем внимательнее глядела сотникова.
Говорил про Оксану. И не про ту, со смородиновыми щеками, красавицу, которой поднес шкатулку с жар-птицами. А про ту, с которой вместе свиней пасли и за бодливыми козами гоняли. Которая яблоками пахла и умела, как взрослая, повязать тряпицей ранку или вытереть подолом горькие Гриневы слезы. Это когда поймают на баштане и вожжами отдерут или когда с рыжей кобылы свалишься и бежишь за ней, проклятой, без всякой надежды догнать.
Невеста твоя? шепотом спросила сотникова.
Гринь покачивался взад-вперед. Попробовал замереть нет, будто не хватает чего-то. Дал себе волю, качнулся снова, взад-вперед.
И как решил свататься. И как пошел чумаковать, хоть и страшно было, из родного-то села первый раз в жизни. И как степь сперва подернулась маковым алым ковром, потом выгорела под солнцем, ощетинилась колючками, а по ночам над головой лежал все тот же бесконечный шлях его и кличут Чумацким. И как спасались однажды от пожара черный дым вполнеба. И как цедили воду из бурдюка; и как разъедает ладони эта самая соль Только про то, как казнят в степи разбойников, рассказывать не стал.
И как вернулся домой. Принес денег на свадьбу и невесте подарок.
Так это Оксану тебе Дикий Пан посулил? медленно спросила сотникова.
Н-не Юдка.
А родители что же, отдавать не хотели?
Н-не Родители к тому времени уже в своей хате сгорели.
Гонтов Яр?!
Д-да Пан Юдка.
Убью, сказала сотникова и блеснула глазами так, что и глухой догадался бы: убьет Юдку коли поймает.
Помолчали.
Чумак, слышь
Яринин голос зазвучал странно. Будто грудь сотниковой сдавили обручем и не дают вздохнуть.
Чумак Твоя Оксана красивая?
Да, сказал он, не раздумывая.
Чумак Ты за этоее полюбил? Так, что даже на зраду решился?
Гринь молчал.
Чумак Если девка некрасивая то лучше бы ей парнем родиться, верно?
Кто же выбирает? сказал Гринь шепотом.
Теперь смолчала сотникова. Гринь искал слова утешения и не находил кто ж мог подумать, что гордая Ярина Логиновна так заговорит с ним. Хотя с кем ей, бедняге, еще говорить?
Чумак мы никогда не вернемся домой.
Вернемся, сотникова.
Нет, не вернемся! Мы в пекле. Все потеряли дура! Надо было Хведир, дурак я его под ребра а надо было
Писарчук? спросил Гринь бездумно.
Сотникова разрыдалась.
Он сел рядом и стал утешать. Не впервой. К завтрему небось снова гонору наберется, станет очами блестеть и хвататься за несуществующие пистоли.
Сотникова была совсем худая. Кожа да кости. Нет в ней ничего от Оксаны ни щек румяных, ни глаз, как вишни. Гонор один, да и тот подломленный.
Чумак Слышь
Да, Ярина Логиновна.
Ты меня так не зови!.. Скажи, я совсем никому не нравлюсь?
Отчего же, механически сказал Гринь.
Скажи я как опенок засушенный?
Гринь растерялся:
Ну почему опенок?
Скажи смог бы поцеловать меня, или лучше жабу поцеловать?!
Сотникова вдруг озлилась. Неведомо на кого на себя ли, на Гриня, на судьбу.
Что, страшная я, как смертный грех? Тебе, великому пану, и смотреть гадко, не то что голубить? Легче козу полюбить?!
Ярина
Так уйди! Сотникова неожиданно сильно толкнула его в грудь. Уйди, коли тебе так противно!
Теперь озлился Гринь. Надо же, как выкаблучивается, скверная девка. Мало пороли ее, безобразницу!
Перехватил Яринины руки. Гонор хорошо, а мужик все же сильнее, чем самая бешеная девка. И это правильно, а то невесть куда свет скатился бы через этих баб!..
Ярина сверкала глазами. Щеки мокрые от недавних слез, искусанные губы распухают на глазах. Эх, глупое дите!..
Соленые губы-то. Оно и понятно.
Не укусила бы, как тот котенок. Зубы острые
Нет, не кусается. Обмякла.
Совсем обмякла. И губы живые. Ой, Господи!..
Гринь с трудом отстранился. Грех, грех-то какой. Приголубил-то девку скорее из жалости, а грешная плоть взбеленилась, теперь спать не даст. Ох, Ярина Логиновна!..
Сотникова сидела красная, как степь по весне. Вся в маковом цвете. И горячая, жарче, чем костер.
Эге, подумал Гринь удивленно. А ведь панночка та еще, с перцем панночка, ей бы не шаблей махать и не сотней командовать
Пахло водой и ночью. Еле слышно шумели ветки над головой, и шумела вода, но стук Гриневого сердца заглушал все звуки.
Слышь чумак спать пора.
И голос у Ярины Логиновны изменился. Сделался басовитым, как гудение шмеля.
Теперь поспишь, подумал Гринь горько.
Столько ночей они провели бок о бок, и хоть бы что! Бывало, на одной рогожке укладывались рядышком, как два полена, бесчувственные, равнодушные, только одним озабоченные: спать.
Гринь улегся на бок, подтянул колени к животу, закрыл глаза. Сразу привиделась голая сотникова но не такая, какой он ее из-под бурелома вытаскивал, безжизненная и окровавленная. Нет чистая, легкая, как из бани.