Теория большого срыва
Глава 1. Техподдержка
Палома Оклахома«Теория большого срыва»
#хвост_не_помеха #юмористическая_фантастика #космическая_академия
Приветики! Меня зовут Ника, мне восемнадцать, и я почти умерла. Реально, чуть-чуть осталось я на финишной прямой. Только не подумайте, что я провожу дни, рыдая в подушку и сокрушаясь о неизбежном. У меня даже сил на это нет. Я лежу на больничной койке, окруженная медицинским великолепием: шлангами, катетерами, датчиками, приборами. Трубки тянутся от носа к аппарату, который исправно подает мне кислород, а игла в вене напоминает, что любое неверное движение может стать последним.
Я уже прошла все стадии: отрицание, гнев, торг торт! Сточила его ночью в одно лицо, и что вы мне сделаете? Теперь, пока я добиваю считанные дни на нашей прекрасной голубой планете, мне нужно развлекаться чем-то еще. Вот анонс новой стратегии: я больше не верю в конец, я готовлюсь к началу. В мире, где ты прикован к постели и каждое твое движение сопровождается свистящим хрипом, остается одно мечтать. Я настраиваюсь на переход в другое измерение, где меня ждет нечто прекраснее больничной утки. Хотя, вообще, штука удобная.
Толкаю эту речь родакам. Губы пересохли, голос сипит так утробно, что можно брать меня на озвучку хорроров. Но, о чудо, они вдохновились. Улыбаются, правда, со слезами на глазах, но все равно сработало!
Я никогда не была стандартной. Даже в детском отделении хосписа, где все пациенты выглядели истощенными и бледными, я выделялась еще большей прозрачностью. Волосы у меня белоснежные, но не от краски, а от природы седые. Глаза разные: один насыщенно-янтарный, как свежий мед, а другой серый, будто пепел из потухшего костра. Люди часто говорят, что видят во мне призрака. Скоро я стану им официально.
Сквозь всю грудь тянется тонкий шрам, четко проходящий по сердцу. Он немного воспалился от постоянного контакта с фиксирующей повязкой, но это не такая уж и большая цена за возможность дышать. Родители никогда не могли объяснить, откуда шрам взялся, но уверенно связывали с ним все мои невзгоды. Они считают, что в роддоме случилось что-то непоправимое, и врачи скрыли ошибку.
А, кстати, мое полное имя должно было быть Николь. Красивое, правда? Вот только в ЗАГСе того злополучного роддома ошиблись еще разок, и вместо Николь моя мама получила дочку по имени Никель (никель (Ni) это химический элемент с атомным номером 28, входящий в периодическую таблицу, прим. ред.). Никель Менделеева! Угар, согласитесь? Мечты утрачены, действительность глумится, но я не унываю: я ходячая химия! А как говорил великий Дмитрий Иванович: «Это не просто наука о веществах, это наука о мире». Я целая вселенная! Ну вы поняли. Подмигиваю вам и ржу от собственной глупости. Опять разговариваю сама с собой.
У меня образование на сердце редкий случай, который даже врачи привыкли называть «аномалией». Цепкая опухоль. Она растет медленно, годами никак себя не проявляя, а затем пробирается к главной артерии и перекрывает поток крови. Иногда я представляю, как она сидит там: одинокое, неведомое существо. Я последнее, что у нее осталось, и она все крепче стискивает мое сердце своими крошечными ручками. Честное слово, кажется, зла она мне не желает! Я дружу со своей опухолью и мило зову ее Пухлей.
У меня есть еще одна подруга. Только, в отличие от Пухли, живет она не в сердце, а в голове. В детстве я пыталась рассказать родным, что у меня в подсознании кто-то сидит. Благо все решили, что у меня богатое воображение. Когда стала постарше, поняла: раз шизофрения вреда не приносит, то и язык лучше держать за зубами. Финал уже не за горами! Какой смысл лишний раз тревожить близких?
Так и живем, двое: я и моя тень. Чтобы не путаться, себя я называю Ника. Она же Никель. Не просто голос в голове, а настоящий соратник. Когда я училась писать, она подсказывала, куда поставить нужную закорючку. Когда решала задачи по математике, она заставляла смотреть на уравнения под другим углом. Потом случились победы на олимпиадах и выступления на онлайн-конференциях. Я сидела за компьютером, погруженная в статьи о поиске лекарства от рака, а она упорядочивала мысли, помогала выстроить логику и расставляла акценты. Благодаря ей моя речь на медицинском форуме звучала так, будто я не подопытная умирающая девочка, а полноценный участник дискуссии. Она знает о мире больше, чем кто-либо, и хранит тайны, до которых земляне еще не доросли. Всем бы такую шизофрению! Круто,
правда? Хоть с чем-то повезло!
В общем, хуже, чем умирать от болезни, которая медленно стирает тебя с лица Земли, может быть только одно видеть, как умирает твой ребенок. Я часто думаю об этом, когда смотрю на своих маму и папу. Они пытаются держаться, быть сильными ради меня, но их взгляды давно перестали быть живыми. Это разбивает мне сердце: оно болтается там, внутри, как мертвый груз или драгоценный камень? Интересно, а после смерти получится забрать его с собой?
Мама может сидеть рядом всю ночь, не смыкая глаз. Она думает, что я сплю, но я слышу все: тихие молитвы, приглушенные всхлипы. Потом наступает тишина долгая, тяжелая, наполненная болью, которую, кажется, уже нельзя сравнить даже с моей. Эта тишина звучит оглушительнее самого отчаянного крика.