Что есть еще?
Шкуров нехотя вытащил из-за голенища нож в кожаном чехле, бросил на дорогу.
Место неподходящее выбрал, я же православный, мрачно пошутил чекист.
Здесь стрелишь, али в гепеу? тяжело дыша, спросил Шкуров.
Монин раздумывал.
Громыхавшая бричка промчала метров триста, перевернулась, и кони, еще немного протащив ее по мокрой дороге, остановились.
Ну, айда к твоему фаэтону, а то с такими забавами до Мариинки совсем не доберемся.
Косясь один на другого, они подняли бричку, подобрали разметавшееся по дороге сено, уложили на дно и сели. Монин снял шарф, шкуровским ножом разрезал на две части, сбросил кожанку и засучил рукав рубахи. Густеющая кровь тонкой струйкой ползла по обнаженной руке.
Ну и сволочь же ты, приятель! Перевяжи, потребовал чекист, Шкуров был бледен, как полотно. Его знобило. Он готовился к смерти, а не к тому, чтобы перевязывать того, кого только что попытался убить. Руки тряслись и не подчинялись ему.
Ни Монин, ни Шкуров не заметили человека в малахае, притаившегося за холмом, неподалеку от кладбища. Пришедший, должно быть, проведать покойного родственника, он внимательно наблюдал за тем, что произошло на дороге.
Шкуров медленно опустился на колени и низко склонил голову.
Стрели!
Послужи сначала правому делу. Встань!
Федор поднялся, пошатываясь от тяжелого шума в голове.
Помоги, вновь не то попросил, не то приказал Монин.
Потерпи чуток, поищу подорожника
Он шагнул к бугру, заметил, как кто-то бесшумно метнулся в густые заросли курая. Нашел несколько подорожников, промыл в луже, разложил на колене и тщательно обтер. Вытащил белый платок, величиной с косынку, и обтер руку раненого. Аккуратно наложил на рану листки, платок разорвал надвое. Забинтовал руку, обмотал ее шарфом. Выше раны, как жгутом, перетянул потуже.
Судить будете?
Есть за что судить тебя, Федор. Я не об этом. Монин показал на вспухшую руку, которую пытался втиснуть в левый рукав куртки, но не смог и накинул кожанку на плечо. От тебя живого больше пользы будет, чем когда в гробу. Ты вот обрез сварганил, значит, думаю я, ничего не понял в новой жизни. У тебя белые спалили дом в Мариинке, а у меня в Акмолинске. Отца и братьев в тюрьму бросили,
пытали, издевались, старший так и погиб от побоев и ран. Имущество все разграбили и сожгли. Так кто у нас с тобой враг? Белые да ихнее охвостье, много его еще осталось. Вот мы с ним и воюем, а ты Шайтанову на своих же товарищей стучал, а теперь в меня палишь. Не резон получается. Ты при Шайтанове в местной команде служил, и другие тоже. А сколько среди них честных оказалось? Только за то, что служил, у нас к стенке не ставят. Верно, выяснять приходится, кто как себя вел и какие дела вершил. За тобой есть грех, серьезный грех, так вот пойди да искупи свою вину
Я убить тебя хотел.
А я хочу тебе помочь.
Говори, на все пойду!
Ты был рядом с Шайтановым.
Был, раз знаешь, писарем
Ну, допустим, тебе приходилось не только писать!
Федор насупился и сник. Искоса глянул на отброшенный в дальний угол брички обрез. Выходит, все знают. Знают, что порол беглых.
А еще что?
но и читать, продолжал Монин.
Чего читать? отлегло от души Федора.
Резолюции, распоряжения Шайтанова на письменных представлениях о расстреле. Без суда и следствия. Назови фамилии.
Их было много. Подавали списки. Запомнил фамилии Майкутова, Слонова, Лушникова, Щеки, Федосеева.
В Мариинке ты напишешь об этом и передашь бумагу мне. И укажи, кто может подтвердить.
От нервного напряжения у Шкурова на лбу выступила испарина.
Но ведь они меня
Ты доложил Шайтанову о телеграмме штабс-капитана Воскресенского? Шайтанов депешу отослал в Курган, что среди беглых есть участники мариинского восстания, их тотчас же расстреляли.
«Им все известно», снова сокрушенно подумал Федор.
Он назвал фамилии невольных свидетелей преступлений Шайтанова.
Кто из Мариинки докладывал Шайтанову, Ванягину, Катанаеву о подготовке восстания, о силе и вооружении повстанцев?
Шкуров долго молчал. Шелестел под колесами брички мокрый песчаник.
Ладно. Вспоминай
Язов, поп Шушмарченко, Шабуянов, Лосев, Яровой Петр
Где они сейчас?
Чего не знаю, того не знаю Да спрячь ты свою пушку, не терзай душу!
Ты присутствовал при допросах колчаковцами предателей, выдавших повстанцев? Где эти протоколы, у кого спрятаны?
Федор молча слушал.
С кем Шайтанов вел дружбу?
В Атбасаре наездами бывал есаул Петр Волосников, родственник атамана. Они с ним, кажись, где-то вместе служили. Здесь пьянки устраивали.
Это его жена живет в Атбасаре?
Да, и двое детей. Недалеко от дома старухи Ереминой, что по сей день все ходит в трауре, да сама с собой разговаривает
У нее на то своя причина, а горе перенесла такое, что не придумаешь. А все твой Шайтанов. Кстати, где он сейчас?
Христом-богом клянусь, не ведаю.
А Петр Волосников?
Не знаю. Но из Атбасара вместе подались.
А где же семья Шайтанова?
Сказывали, будто жена с двумя детьми в Тобольске.
Шкуров что-то вспоминал.
Постой! выкрикнул он. Я же смотрел в клубе постановку, сочинил ее кто-то знающий, из местных. Синеблузники выступали, артисты самодеятельные. Пьеска та, помню, про любовь и смерть, главное же в ней не про то. Главное, о подавлении Мариинского восстания. Там и про Шайтанова есть! Так оно и на самом деле было. Красные арестовали Волкова, полковника Катанаева, капитана Ванягина. «А где палач Шайтанов?» спрашивают. Генерал отвечает: «Он адъютантом Колчака стал, и вместе с ним проследовал на восток». Должно быть, так оно и было