На столе дымился кусок вареной свинины и издавал аппетитные запахи пряных трав, крепкий бульон в большой глиняной миске. Бригитта и Габриэль, дождавшись хозяина, вопросительно на него посмотрели. Элайя улыбнулся и разлил по кружкам вино. Ассистент протянул ему ломоть ржаного хлеба, и все принялись за еду. Пара часов сна на дощатых топчанах тут же, возле горячего очага, вернули мужчинам силы, и до самого захода солнца они продолжали прием и готовили лекарства.
На заднем дворе Бригитта громко отчитывала за что-то поставщика угля. Фобос лениво
приоткрыл один глаз, проводил взглядом последнего клиента, потом, подумав, решил открыть второй. Окончательно убедившись, что приемная опустела, за нижний край поддел дверь, отворил и вышел на улицу. Немного посидел, принюхиваясь к спускающимся сумеркам, и, ссутулившись, побрел в конец улицы по своим собачьим делам.
Доктор снова навестил подвал, подлил еще порцию крови в ящик и задремал перед камином. Он очень ценил эти минуты, потому что только так мог вернуться в то время, когда был счастлив. Каждый день он путешествовал в прошлое, где Доротея, молодая и красивая Дори, была жива и любила его без оговорок, без оглядки, без сожаления о прошлой беззаботной жизни. Нищего странствующего врача полюбила дочь всемогущего венецианского дожа.
Как они скрывались целый год от страшного родительского гнева в убогой, продуваемой всеми ветрами хижине высоко в горах, как потом бежали из страны, переодевшись в монахов. Как пробирались к отчему дому Элайи. Только во Франции, где они продвигались очень медленно из-за беременности Дори, вздохнули свободно. До дома оставалось всего ничего, когда наступил час расплаты за недолгое счастье.
В одном трактире, где они остановились на ночь, появился израненный мужчина с маленьким мальчиком на руках. В лесу на их карету напали грабители. Из последних сил отец сумел донести ребенка до жилья и прежде, чем свалиться без чувств, умолял помочь оставшимся там, на дороге, жене и старшему сыну. Без лишних слов Элайя остановил кровь и обработал раны незнакомца, а потом, оставив его и его ребенка на попечение любимой и трактирщиц, ускакал в ночь с сыном хозяина.
То ли от потрясения, то ли от неожиданной активности у Доротеи начались схватки. Она запаниковала, так как знала, что младенец лежит неправильно и муж этим очень обеспокоен. Схватки продолжались, все усиливаясь, почти без перерыва, а Элайи еще не было. Пожилая мать и жена хозяина ничего не смогли поделать. И когда врач вошел в комнату, обе заплаканные женщины молились о только что отошедшей на небеса роженице и так и не увидевшем свет ребенке.
Элайя упал на колени перед телом мертвой жены и затих. Боль была настолько невыносимой, что не хватало слез. На бледных остывающих щеках любимой все еще блестели бисеринки пота, но лицо уже приобрело умиротворенное и благоговейно спокойное выражение, подобающее встрече с Всевышним.
Вдруг под рукой что-то толкнулось. Элайя вздрогнул и прижался ухом к твердому животу Дори. Еле слышно и часто-часто в нем все еще билось маленькое сердечко, которое уже не могло получить от матери никакой помощи. Не помня себя, бледный до синевы, взлохмаченный, в коричневой корке чужой запекшейся крови, страшный, как сам сатана, врач ринулся к столу с остатками обеда.
Схватив нож, на глазах онемевших от ужаса женщин он очень быстро и четко сделал длинный поперечный разрез на большом животе. С глухим стуком на пол рухнула без чувств молодая трактирщица, а ее шустрая свекровь, громыхая деревянными башмаками, ринулась на кухню за водой и полотенцами. Через час обе бедные женщины, как заводные, метались между умирающими жертвами бандитов, их маленьким сыном и слабо дышащим новорожденным.
Элайя уже зашил чрево любимой суровыми нитками, обмыл тело от крови и пота, переодел в единственное, очень красивое, оставшееся от прошлой жизни платье, которое Доротея так берегла, чтобы предстать в нем перед родителями супруга.
Робкое утреннее солнце, словно нехотя, осветило скорбную сцену прощания в маленькой комнатке на втором этаже трактира. А к обеду, вернувшись с кладбища, люди услышали громкий требовательный плач голодного младенца. Ещё через несколько дней слабо держащийся на ногах маркиз де Шопре слезно благодарил чудесного врача, вырвавшего и его, и жену из лап самой смерти. Не в силах пока путешествовать самостоятельно, он послал за помощью в свое поместье сына трактирщика и теперь умолял Элайю дождаться его, дабы отблагодарить хоть деньгами. Но оставаться в этом поселке ещё какое то время было выше сил несчастного вдовца.
С утра оба мужчины навестили унылый сельский погост, где рядом возвышались два холмика комковатой глинистой земли. По велению и щедрой оплате маркиза за столь короткое время были подготовлены плиты, на одной из которых выгравировали имя Филипп де Шопре, на второй Доротея Арманьяни-Скалигер. Даты рождения с разницей около трех лет, а дата смерти одна. В ту страшную ночь врач уже не застал в живых юного маркиза, тот до последнего мужественно сражался с головорезами, защищая раненую мать.