А у тебя что? Как прошел день? спросила Лиза, и это был тоже ее привычный, ежевечерний вопрос мужу. Какие у тебя новости?
Наш батальон занял первое место.
Неужели?
Да.
Это же хорошо!
Это, знаешь, здорово!
Он не хотел больше распространяться по этому поводу, иначе пришлось бы сказать о том, что в батальоне лучшее место заняла рота Федотова, а не его, матвеевская, рота, что майор Третьяченко очень хвалил капитана Рогачева, его предшественника, у которого он принял роту, и что эта похвала чем-то неприятно задела его самолюбие. Много всякой всячины пришлось бы тогда рассказать ей, и поэтому Матвеев замолчал, считая разговор о служебных делах законченным.
Поужинав, он пересел к окну и закурил. День был напряженный, но только теперь, у себя дома, когда он поел и выпил горячего чая, он почувствовал, как гудят у него ноги.
Лиза придвинула стул и села рядом с мужем.
Ну что, устал? Вижу, вижу досталось!
Немного, так
Матвеев обнял ее. Лиза взяла его руку. Оба замолкли, испытывая то особое радостное и счастливое чувство, какое бывает, когда люди, самозабвенно любящие и преданные друг другу, остаются наедине.
Снаружи, в окно, доносились резкие порывы ветра: февраль действительно давал о себе знать, метель снова разыгрывалась.
Глава третья
Вообще, февраль в этом году был снежный. Снег сыпал и сыпал и днями и ночами накрывал землю пуховой белой периной.
Среди этого снежного буйства военный городок с его освещенными казармами, штабом, фонарями и прожекторами, башней водокачки, жилыми домами выглядел неким загадочным островом, затерявшимся в безбрежном мглистом океане
Было воскресенье. В девять часов Палыгин, как и намеревался накануне, пришел в роту. Люди уже позавтракали, и,
хотя по выходным дням подъем давался на час позже, они успели сделать все, что было положено: и в казарме убрались, и снег сгребли на улицах, на плацу, и дорожки с подъездами очистили, лестницу вымели, в общем, от бушевавшей почти два дня непогоды осталось лишь напоминание в виде огромных валов снега по обеим сторонам улиц валы чуть не в человеческий рост. Но снег теперь не мешал людям заниматься своими делами: за крутыми валами по дорогам ездили машины и слышались команды дежурных, проверявших порядок на улицах.
В третьей роте солдаты использовали свободное время по-разному: кто-то смотрел телевизор, кто-то, не скрывая мечтательной улыбки, писал письмо домой, другой, привалившись на спинку стула, читал книгу, любители шахмат в молчаливой сосредоточенности склонились над шахматными досками, все, казалось, было обычным, таким же, как и в прошлые выходные дни. Однако наметанный, опытный глаз подмечал разницу: нет, сегодня у солдат необыкновенный день. Неброская с виду, нешумная, скорее даже спокойная, в казарме, однако, царила сегодня та особая атмосфера, которая бывает только в большие праздники.
Шеренга солдат, вымытых и побритых так, что щеки у них глянцевито поблескивали, в выходном, тщательно отглаженном обмундировании, стояла в коридоре, и старшина Хомин, сурово-торжественный, неторопливо ходил перед строем, давая последние указания: солдаты были отпущены в областной город у входа в казарму их уже поджидал специальный автобус.
Красочно выглядела и только что вывешенная стенная газета «Мотострелок», над которой редколлегия трудилась накануне до поздней ночи выпуск был тоже специальный, к знаменательному дню. Через весь, метра в полтора, лист вверх тянулся лозунг-призыв, выведенный большими красными буквами: «Неустанно будем крепить нашу боевую мощь!» Внизу были наклеены фотографии отличников.
Палыгин постоял около стенгазеты, полюбовался фотографиями, подумав о том, что праздник был бы еще веселее, если бы таких фотографий было побольше числом, прикинул в уме, кто из солдат мог бы стать отличником, с кем надо дополнительно поработать, с кого просто потребовать, и направился в ленинскую комнату.
Рядовой Мишин, солист ротного ансамбля, с утра репетировал свою программу; из ленинской комнаты доносились звуки баяна. Репертуар у Мишина был довольно разнообразный: эстрадные и русские народные песни и даже несколько неаполитанских песен, которыми Мишин особенно гордился, считая, что исполнение их свидетельствует о его особой талантливости. Сам ансамбль был невелик: трое солдат с гитарами и еще баянист.
Артисты сидели кружком, держа в руках инструменты, готовились.
Разрешите начинать, товарищ старший лейтенант? спросил Мишин, возбужденно блестя глазами.
Начинайте, отвечал замполит, присаживаясь в дальнем углу комнаты.
Через две-три секунды Мишин опять обратился:
Я хочу начать с неаполитанской песни.
С неаполитанской?..
Палыгин, прищурившись, подумал про себя: правильно ли будет начинать программу с невоенной песни? Может, отодвинуть ее в конец? Но ведь перед Мишиным будет выступать хор это значит строевые и политические песни, а чтецы будут читать отрывки из книг Шолохова и Твардовского Он сказал:
Хорошо, Мишин, начните с неаполитанской.
Мишин кивнул и повернулся к баянисту:
Слушай, Межуев, еще раз прошу тебя не дергай мехи. В голосе Мишина слышалась досада. Ты плавно, мягко, любовная же песня. Понял?