Тут что-то написано, обратился я к Вайзеру. Можешь прочитать?
Он склонился над плитой и прочел:
Hier ruht in Gott Horst Meiler. 8.VI.1925 15.1.1936, и дальше по слогам: Warst unser lieb zu aller Zeit und bleibst es auch in Ewigkeit.Я не знаю немецкого, объяснил он, но первое означает, что тут покоится в бозе Хорст Меллер, а второе это какие-то стихи смотри, рифмуется. Он коснулся пальцем вырубленной в камне надписи из готических букв: Zeit,а вот тут Ewigkeit.Айт айт, то есть наверняка стихи.
Одиннадцати лет помер, сказал я, в нашем возрасте.
Нет, он родился не в двадцать пятом, а в двадцать девятом. Вайзер приблизил лицо к надписи. Посмотри, это не пятерка, а девятка.
Ты так говоришь, как будто знал его. Первый раз я спорил с Вайзером. Никакая не девятка, а пятерка, значит, он родился в двадцать
пятом, и, когда умер, ему было одиннадцать!
Все равно мы не знаем, кто это был, отрезал Вайзер, а когда мы возвращались домой, сказал еще, что люди с участков ужей убивают не могут отличить ужа от змеи и, как только заметят что-то ползущее, сразу сбегаются и колотят ужа мотыгами и граблями, поэтому надо их перенести на старое кладбище или на поляну, туда, где валуны, тогда, может, часть из них уцелеет.
Да, Вайзер был прав, уже в следующем году, когда участки заняли всю ложбину за кладбищем, по другую сторону насыпи, и когда вместо высокой травы там появились первые грядки моркови, гороха и цветной капусты, ужа можно было встретить чрезвычайно редко, чаще в виде гниющих останков, вокруг которых деловито суетились муравьи. А через три или четыре года их уже не осталось нигде ни на участках, ни около старого кладбища, ни на поляне, называемой карьером, куда переносил их в холщовом мешке Вайзер. Я так и не понял до конца, зачем он это делал. Наверняка это не было увлечение исследователя типа М-ского, но и его собственные объяснения поныне не кажутся мне убедительными. Также никогда я не узнал, кем был похороненный в 1936 году Хорст Меллер, на чьем надгробии уж позволил мне до себя дотронуться. Уверен я только в том, что Вайзер при эвакуации ужей ни разу не воспользовался помощью Шимека или Петра, а тогда, в тот день, когда мы должны были идти в цирк, взял меня с собой скорее всего случайно, вероятно под влиянием минутного порыва. А может, он считал, что ужи это занятие не для всякого?
М-ский вышел из кабинета, стал в открытых дверях, посмотрел сначала на меня, потом на Шимека и Петра, наконец на стенные часы и сказал: «Хватит!» Он смотрел на наши лица, словно надеясь прочитать на них собственные мысли.
Хватит! повторил он после длинной паузы. Хватит глупостей! У вас есть последний шанс, и, если вы им не воспользуетесь, вами займется прокурор и милиция! Поняли?
Ответа не было.
Королевский! прозвучала фамилия Шимека. Ты первый!
Я мысленно повторял детали, касающиеся мнимых похорон, но, когда за Шимеком захлопнулась дверь, не был уверен, все ли я запомнил как следует. Всерьез ли угрожал М-ский? Сомневаюсь в этом даже сегодня, но если даже так, тогда мы вовсе не испугались. Ибо что еще нас могло испугать? Часы показывали половину двенадцатого, за окнами в темноте капли барабанили по жестяному карнизу, а те, в кабинете, кажется, тоже были уже сыты по горло. Сколько можно выпытывать одно и то же?
Представление в цирке началось прекрасно. Оркестр из нескольких духовых инструментов и огромного барабана заиграл туш, и в ту же минуту на арену выбежал конферансье в зеленом фраке и белой рубашке, украшенной на груди и на рукавах чем-то пышным и кружевным. Он объявил первый номер, однако, прежде чем он закончил, к нему сзади подошел сморщенный карлик в шапочке гнома и потянул его за полу фрака. Из-под фрака выпорхнул голубь, а конферансье, не оборачиваясь, лягнул карлика, как лошадь, и тот, скорчившись и что-то выкрикивая, умчался за кулисы, на ходу выделывая кульбиты. Ураган аплодисментов и лавина смеха провожали его, а на арену уже выбежали акробаты. Сначала они прошли по кругу, демонстрируя свои мускулы, огромные, как тыквы. Потом выстроились шеренгой по росту и стали запрыгивать один на другого, пока не получилась многоэтажная пирамида. Самый маленький, на самом верху, вытворял разные штуки: стоял на руках, на одной ноге, подпрыгивал в воздух и, сделав сальто, снова приземлялся на голову своего партнера.
Это оберман, шепнул Вайзер Эльке, но так, чтобы мы тоже слышали.
Что? не понял Шимек.
Оберман, повторила Элька. Этот, в самом низу, называется унтерман, в серединке миттельман, а тот, что сейчас прыгает, это и есть оберман самый высший и самый главный!
Не самый высший, а самый верхний, шепнул Петр, но на дальнейшие споры времени не было, так как оберман, сделав последнее, двойное, сальто, спрыгнул на песок рядом с унтерманом, миттельман спрыгнул сразу же вслед за ним, и теперь вся троица кланялась на все стороны.
Мужчина в зеленом фраке снова вышел на арену и объявил парад лошадей и выступление наездницы. У выхода за кулисы его ждал карлик с натянутым тросом это была ловушка, приготовленная для конферансье, но вместо него, споткнувшись о трос, перевернулся лилипут и тут же поскакал лягушкой за уходящим конферансье.