Ну, что новенького в городе?
И я ответил ему, что, собственно, ничего особенного, только вот с сообщением сложности.
Какие сложности?
Ну да, ты ведь отсюда никуда не ездишь, говорю я примирительно. Электричку обновляют.
Как это обновляют?
Ну, меняют вагоны, отвечаю, старые, те, из берлинского метро, на лом пойдут, а вместо них будут курсировать новые, такие же, как во всей Польше, под Варшавой, Лодзью или Краковом, это тоже электричка, но на три тысячи вольт, а та была на девятьсот.
Девятьсот? говорит недоверчиво Петр. Та электричка была не на девятьсот, а на восемьсот вольт.
Нет, говорю я Петру, ты забыл, точно не восемьсот, а девятьсот!
«Восемьсот» Петр, «Девятьсот» я, «Точно восемьсот» снова Петр, «Нет, точно девятьсот, снова я, ведь заменяют всю тягу, чтобы соединить этот участок непосредственно с Быдгощем», на что Петр: «Это не аргумент, тягу так или иначе должны переделать, но я тебе говорю, та, старая, была на восемьсот!» И так мы спорим, как два хороших друга, а последние старые составы еще курсируют между Гданьском и Вейхеровом с нерегулярными интервалами, так как работы не прекращаются даже в праздничные дни. А когда я уже спускался по крутой аллейке кладбища вниз, теперь уже в целом море ярких огней, в ароматном облаке тысячи свечей, я вспоминал тот день, когда мы стояли, опершись о железные перила моста и наблюдая за тренировкой парашютистов, когда мы уже почти забыли о Вайзере и за спиной у нас проносились желто-голубые вагоны электрички из берлинского метро. Память у Петра оказалась лучше: у той электрички тяга действительно была восемьсот вольт.
Тем временем кукурузник приземлился на траву в последний раз, парашютисты исчезли в глубинах ангара, и бинокль из-под Вердена нырнул из рук Петра прямо в кожаный футляр. Шимек смачно сплюнул вниз. «Нечего нам тут делать, сказал он решительно, пошли домой!» И снова разговор вернулся к Вайзеру. Только о чем и что мы говорили? Уже не помню. Но точно о нем, уже только о нем, страстно и горячо вели мы споры, как к нему подкатиться, чем его убедить, как заставить чем-нибудь заняться с нами.
Прошло еще два дня, страшно
скучные и бесплодные. Вайзер каждый раз ускользал от нашего бдительного ока, однажды исчез где-то рядом с костелом Воскресения, а в другой раз мы потеряли его из виду на вершине Буковой горки. Тогда мы решили подстеречь его у старой насыпи, так как если он действительно ходит с Элькой аж за Брентово, то должен изрядный кусок дороги проходить именно там. С утра мы сидели на кладбище, в том месте, где одним из своих углов оно примыкает к старой железнодорожной линии.
Сегодня, когда я силюсь восстановить течение того дня, остается много белых пятен, однако с картографической точностью выплывает из тумана та железнодорожная линия, которой, собственно, и не было. Ее трасса изгибалась дугой в юго-западном направлении. Отходя на уровне станции Гданьск-Аэродром от главной артерии города, она опорами взорванных мостов пересекала улицы Грюнвальдскую, Вита Ствоша, Полянки, затем бежала вдоль леса мимо костела Воскресения, проходя через туннель в овраге, дальше, миновав брентовское кладбище, снова перепрыгивала по взорванным опорам виадука шоссе, ведущее в Рембехов, и через каких-нибудь полкилометра, на уровне дурдома, ныряла в более глубокий овраг сразу за тем местом, где Стрижа текла под насыпью в узком туннеле. Оттуда она убегала в незнакомые нам дали, мы только знали, что и там взорванные мосты сопровождают ее неизменно с непостижимым упорством. Трудно было понять, почему среди стольких взорванных мостов уцелели лишь те, которые сегодня совершенно бесполезны, как тот, например, что между костелом ксендза Дудака и брентовским кладбищем, фантастически высокий, связывающий берега откосов, заросших травой, дроком и дикой малиной.
Но тогда не это было самой важной проблемой. Мы поджидали Вайзера в пустом склепе, скрытом в зарослях крапивы и папоротника и служившем отличным тайником. Шимек не отрывал глаз от бинокля, а мы лежали на животе, жевали травинки и время от времени лениво обменивались словом-другим среди жужжания ос и шмелей. Жара потихоньку проникала и сюда, внутрь склепа, так что запах прелой гнили и холодного цемента все больше смешивался с удушливым ароматом цветов. Солнце поднималось все выше, и где-то около полудня Шимек, отложив бинокль, сказал, что мы лежим тут неизвестно зачем, потому что если Вайзер не появился до сих пор, то наверняка уже не придет. А может, он вообще пошел другой дорогой? Может, он обошел это место через каменоломню и гору, которую мы называли вулканом за ее куполообразную форму и вогнутую вершину? А может, он сидит сейчас в кустах дрока на аэродроме и ждет с Элькой приземляющийся самолет? Все было возможно. Ничего невероятного не было. Наверно, поэтому я подумал тогда, что через минуту мы услышим из-за бугра стук стальных колес, протяжный гудок, и в клубах пара с шипеньем и грохотом появится перед нами паровоз, который ведет Вайзер в железнодорожной фуражке. Он остановит машину, спрыгнет с крутых ступенек железной лесенки, помашет нам рукой, чтобы мы садились, и сейчас же поедет дальше. Поршни загрохочут в ускоренном ритме, пар зашипит в клапанах, и мы двинемся вперед, аж за Стрижу и за последний взорванный мост из красного кирпича, туда, где появятся наконец настоящие рельсы и стрелки. Я верил тогда, что насыпь ведет к такому месту, и представлял себе, как мы едем с Вайзером, проскакивая заброшенные полустанки, ржавые семафоры и заросшие бурьяном будки стрелочников, и Вайзер, как капитан корабля, назначает меня дозорным, чтобы я следил за коварными и незаметными в буйной траве разъездами, от которых предательски ответвляются тупиковые пути. Все это я рассказывал вслух, сам не знаю почему, но никто не смеялся и не считал, что это глупо. В конце концов что такое взорванные мосты и отсутствие рельсов по сравнению с возможностями Вайзера? Его локомотив мог бы с успехом появиться здесь в клубах пара и умчать нас в неизвестность. Но Вайзер не приходил, и время тянулось ужасно медленно.