Я не ошибусь, сказав, что здание это принадлежало к тем, что красноречиво взывают к воображению; оно, подобно буре, подхватывало и увлекало и воображение, и самую способность суждения. Это был эпос в камне и мраморе, и таким мощным оказался эффект, им на меня произведенный, что я, очарованный, замер, растворившись в созерцании. Далекое прошлое будто вживе предстало передо мной. Кажется, всегда и так знаешь, что оно когда-то было, но знание это никогда не ощущается так живо, как в реальном присутствии материального свидетельства жизни минувших эпох. Я чувствовал, насколько краток период нашего существования в сравнении с жизнью человечества. Еще сильнее было впечатление личной моей малости, даже ничтожества, а пуще всего, стоя здесь, склонен я был поверить, что люди, чье чувство соразмерности вещей друг другу позволило им воздвигнуть сей рукотворный образ невозмутимого покоя, вряд ли могли прийти к неверным заключениям по поводу любого иного предмета. Отсюда я пришел к представлению, что валюта, выпускаемая этим банком, есть «та, что
надо».
Мы пересекли газон и вошли в здание. Если наружность его была внушительна, то внутренность тем паче. Помещение было очень высокое и делилось на несколько частей стенами, покоившимися на массивных колоннах; оконные проемы были заполнены витражами, изображавшими коммерческие деяния банка за многие века. В дальнем конце пел хор, состоявший из мужчин и мальчиков; пение это было единственным, что вносило разлад в общую картину, ибо о гаммах здесь не имели представления, а стало быть, во всей стране не существовало музыки, хоть сколько-нибудь приятной для европейского уха. Певцы, похоже, вдохновлялись песнями птиц и воем ветра, пытаясь подражать последнему в меланхоличных каденциях, которые по временам вырождались то в стон, то в рев. На мой вкус, шум стоял чудовищный, но на моих спутниц он производил большое впечатление; они давали понять, что глубоко тронуты. Как только пение завершилось, дамы попросили меня остаться на месте, тогда как сами направились вглубь помещения.
Во время их отсутствия некоторые мысли поневоле пришли мне в голову.
В первую очередь, мне показалось странным, что в здании настолько пусто; я стоял чуть ли не в одиночестве, а двоих-троих находившихся здесь помимо меня привело сюда любопытство: они явно не имели намерения вести с банком дела. Впрочем, во внутренних помещениях людей могло быть больше. Я подкрался к большой завесе и рискнул отдернуть ее край. Нет, и тут был едва ли хоть один посетитель. Я увидел множество кассиров они сидели за конторками, готовые выплачивать деньги по чекам и еще пару человек, служивших, вероятно, в должности управляющих партнеров. Также увидел я мою хозяйку с дочерьми и двух или трех других дам, а кроме них, трех-четырех старушек и мальчишек из соседнего Колледжа неразумия; но больше никого не было. Непохоже, чтобы банк занимался активной финансовой деятельностью, а ведь мне все время говорили, что буквально каждый человек в городе ведет дела с этим учреждением.
Не могу описать всё, что происходило в ту минуту, ибо откуда-то выплыла зловещего вида персона в черной мантии и жестами выразила неудовольствие тем, что я подглядываю. В кармане у меня случайно завалялась монетка, отчеканенная Музыкальным банком и подаренная мне г-ном Носнибором, и я попытался, вручив монету служителю, его умаслить; но, увидев, что я ему сую, тот так рассвирепел, что я вынужден был дать ему монету иной чеканки, дабы его утихомирить. Как только я это сделал, он немедля сменил гнев на милость и удалился. Я попробовал еще раз заглянуть за занавесь и увидел Зулору, когда она отдавала листок бумаги, похожий на чек, кассиру. Даже не ознакомившись с ним, тот запустил руку в стоявший рядом старинный сундук, выгреб оттуда горсть металлических кружков, очевидно, первых попавшихся, и, не пересчитывая, передал ей. Зулора также не стала их пересчитывать, а положила в кошелек, после чего села на место, предварительно опустив несколько монет иной чеканки в ящик для сбора пожертвований сбоку от конторки кассира. Затем таким же образом поступили г-жа Носнибор и Аровена; однако несколько позже они отдали всё (насколько я мог углядеть), что получили от кассира, служителю, который, в чем я нисколько не сомневаюсь, ссыпал монеты в тот же сундук, откуда их извлекли. Вслед за тем дамы двинулись в сторону завесы; я отпустил приподнятый край и отошел на приличное расстояние.
Вскоре они присоединились ко мне. Несколько минут все мы хранили молчание, но, наконец, я рискнул сделать замечание, что банк сегодня не так загружен работой, как, вероятно, в другие дни. На это г-жа Носнибор сказала, дескать, да, поистине грустно видеть, как мало внимания уделяют люди самому ценному из всех здешних институтов. Вслух возразить мне было нечего, но про себя я всегда придерживался мнения, что человечество в преобладающей части более-менее понимает, где и от чего можно получить пользу, а где нет.
Г-жа Носнибор продолжала в том духе, что мне не следует думать, будто существует недостаток доверия к банку, раз я видел здесь так мало людей; страна всей душою привержена этим учреждениям, и если возникнет любой признак того, что они находятся в опасности, тут же явится поддержка с разных, совершенно неожиданных сторон. И лишь поскольку люди знают, что никакой опасности для этих банков нет, они в иных случаях (как, например, сокрушенно заметила она, в случае г-на Носнибора) считают, что в их поддержке нет необходимости. Кроме того, эти институты никогда не отступали от безопасных и подтвержденных опытом принципов банковского дела. Так, они никогда не позволяли себе начислять проценты по вкладу, что ныне часто делают кое-какие дутые компании, которые, занимаясь незаконной коммерцией, привлекают многих клиентов;