Я полюбопытствовал, как поступят с людьми из племени Чаубока, если кто-то из них, перевалив через горы, появится в стране Едгин. Мне сказали, что это никому не известно, ничего подобного не случалось уже много веков. Они слишком уродливы, чтобы позволить им свободно разгуливать, но все же не настолько, чтобы подвергнуть уголовному преследованию. Если они сюда явятся, то с их стороны это будет скорее нарушением моральных норм, чем криминальным деянием; но надеяться на искусство распрямителей тут не приходится оно в данном случае бессильно. Возможно, их передадут в Госпиталь для неизлечимых зануд и заставят каждый день по многу часов служить в качестве жертв занудства пациентов-едгинцев, которые терпеть не могут занудства себе подобных, но скоро погибают, если рядом нет никого, кому сами они могли бы невозбранно надоедать, фактически, пришельцев из-за гор будут использовать в роли, если можно так выразиться, профессиональных терпеливцев. Когда я все это услышал, мне пришло в голову, что слухи такого рода, возможно, издавна имеют хождение среди соплеменников Чаубока, ибо памятный мне дикий ужас последнего был слишком велик, чтобы его могла
вызвать столь заурядная перспектива, как быть сожженным заживо перед статуями.
Я также задавал вопросы о музее старых машин и о причинах очевидного регресса в искусствах, науках и в сфере технических изобретений. И узнал, что около 400 лет тому назад их познания в области механики далеко опережали наши нынешние, и техническая мысль шла вперед семимильными шагами до тех пор, пока один из профессоров, наиболее сведущих в построении гипотез, не написал необыкновенную книгу (из которой я предполагаю позднее привести выдержки), доказывающую, что машинам суждено вытеснить род человеческий и преисполниться жизненной силы, столь же отличной от жизненной силы животных и столь же ее превосходящей, сколь жизненная сила животных отлична от таковой у растений и превосходит последнюю. И так убедительны были его концептуальные построения неважно, считать ли их рациональными или иррациональными, что вся страна пошла у него на поводу, и все машины и механизмы, если только история их применения не насчитывала самое малое 271 год (каковой период был определен в качестве компромиссного после ряда обсуждений) пошли на слом, а заодно все дальнейшие усовершенствования и изобретения были строго-настрого воспрещены, и в глазах закона такого рода поползновения были приравнены к заболеванию сыпным тифом, каковое считается одним из тягчайших преступлений.
Это единственный случай, когда они ставят на одну доску расстройства умственные и физические, но и здесь подобное смешение понятий допускается лишь в порядке общепризнанной юридической фикции. Я встревожился, вспомнив об истории с часами, но меня успокоили, заверив, что правонарушение такого рода дело по нынешним временам настолько неслыханное, что блюстители закона могут позволить себе снисходительность по отношению к невежде-иностранцу, особенно к обладателю столь весомых личных достоинств (они разумели мои физические качества) и такой прекрасной белокурой шевелюры. Тем более что часы мои настоящая диковинка и станут желанным дополнением столичного собрания редкостей; поэтому они считали, что мне незачем всерьез из-за них беспокоиться. Впрочем, я напишу об этом более подробно, когда дойдет очередь до рассказа о Колледжах неразумия и о Книге машин.
Примерно через месяц после начала путешествия мне было сказано, что оно близится к концу. Теперь обходились уже без повязки на глазах, ибо казалось невозможным, чтобы я сумел отыскать обратную дорогу и меня бы при этом не поймали. Мы весело прокатились по улицам великолепного города и выехали на длинное, широкое и отменно ровное шоссе, обсаженное с обеих сторон тополями. Шоссе шло по насыпи, слегка приподнимавшейся над уровнем окружающей местности; ранее на его месте пролегала железная дорога. Поля по сторонам были возделаны с величайшей мыслимой тщательностью, но и жатва, и сбор винограда уже завершились. К тому времени холодать стало гораздо быстрее, чем можно было рассчитывать, исходя из обычной скорости сезонных изменений, из чего я сделал вывод, что мы, вероятно, все время удалялись в сторону от солнца и находились на несколько градусов дальше от экватора, чем в начале пути. Но даже и в этих местах, судя по растительности, климат оставался жарким; несмотря на это, народ тут щуплым не был напротив, здешняя порода, судя по виду, отличалась особой крепостью и выносливостью. Мне в сотый раз подумалось, что, если взять народ в целом, я никогда не видал ничего им равного в части телосложения, к тому же наряду с телесной крепостью все они, казалось, обладали и прекрасными душевными качествами. Цветы по большей части уже отцвели, но их отсутствие возмещалось изобилием вкуснейших фруктов, сильно напоминающих фиги, персики и груши, каковы они в Италии и во Франции. Диких животных я не приметил, но птиц тут было великое множество, и очень похожих на европейских, но не таких непуганых, как их собратья по ту сторону гор. По ним стреляли из луков и арбалетов; порох здесь был неизвестен или, во всяком случае, не использовался.