Какой вы солдат! сказала бабушка. Вы сами поставили условие полковнику Сарторису, я слышала. Вы сами ему сказали, что будете у него вольнонаемным капитаном конницы и больше ничем.
Я же и хочу им быть! сказал Сноупс. Разве я не привел сюда все шесть лошадок мое личное имущество словно на одном поводке?
Ха! произнесла бабушка. Военные трофеи или любая другая добыча может кому-нибудь принадлежать будь то мужчина или женщина, только когда ее принесешь домой, скинешь с плеч и можешь о ней забыть. У вас не было времени добраться домой даже с той лошадью, на которой вы ехали. Вы заскочили в первые же открытые ворота, вам было все равно, чьи.
Да, не те ворота, что надо, сказал он. Глаза его уже не были похожи на кусочки фаянса. Они ни на что не были похожи. Но лицо его, по-моему, все равно будет выглядеть, как старый половик, даже когда он весь поседеет. Поэтому, надо думать, мне и в город придется переть пешком. Женщина, которая Голос его прервался. Они с бабушкой молча глядели друг на друга.
Лучше вам этого не произносить, сказала бабушка.
Да, мэм, согласился он. И не произнес. Человеку, у кого своих семь лошадей, вряд ли дадут взаймы мула?
Не дадут, сказала бабушка. Но пешком вам идти не придется.
Мы вышли на лужайку. Наверно, даже Эб не догадался, что бабушка сразу выведала, где он, как ему казалось, надежно припрятал первую лошадь, и велела пустить ее вместе с остальными шестью. Он нес свое седло и уздечку. Однако он опоздал. Шесть лошадей свободно разгуливали по усадьбе, седьмая была привязана постромкой к воротам. Это была не та лошадь, на которой приехал Эб, потому что на той было клеймо. Ведь Эб достаточно давно знал бабушку. Мог бы догадаться. Может, он и догадывался. Но сдаваться не хотел. Он отворил ворота.
Что же, сказал он, время идет. Мне, пожалуй, пора
Обождите, сказала бабушка. И тогда мы поглядели на лошадь, привязанную к забору; на первый взгляд она казалась лучшей из семи. Надо было очень внимательно приглядеться, чтобы заметить, что у нее на ноге слегка растянуто сухожилие наверно, смолоду ее перетрудили, наваливали не глядя. Берите эту, сказала бабушка.
Не моя, сказал Эб. Ваша она. Вот я сейчас
Берите эту, сказала бабушка. Эб долго на нее глядел. Можно было сосчитать до десяти, не меньше.
Это же черт-те что, миз Миллард! воскликнул он.
Я уже говорила вам, чтобы вы здесь не смели ругаться! сказала бабушка.
Да, мэм, сказал Эб. А потом выразился опять: Это же черт-те что! Он пошел на лужайку, вставил мундштук к привязанной лошади, шваркнул на нее седло, сдернул веревку, которой она была привязана, и закинул ее за забор, сел верхом, а бабушка стояла тут же, пока он не выехал за ворота и Ринго не закрыл за ним, и тут я впервые заметил на воротах цепь и засов, снятые с дверей коптильни; Ринго запер ворота, отдал бабушке ключ, а Эб на минуту задержался, глядя на бабушку с лошади.
Что же, день добрый, сказал он. Я вот только надеюсь, в интересах Конфедерации, что Беду Форресту не придется цапаться с вами насчет своих лошадок. Потом он произнес опять, на этот раз еще обиднее, может потому, что уже сидел на лошади мордой к воротам: А не то, черт возьми, глазом не моргнешь, как останется он с одной разнесчастной пехотой! Будь я проклят, если это не так.
Потом и он уехал. Если бы время от времени не подавала голос кузина Мелисандра да если б еще не шесть лошадей с тавром США, выжженным на крупе, стоявших у нас на усадьбе, можно было подумать, что ничего и не произошло. Во всяком случае, мы с Ринго решили, что все уже кончено. Филадельфия то и дело спускалась с кувшином, чтобы набрать свежей воды для компрессов кузине Мелисандре, но мы считали, что немного погодя это тоже всем надоест и кончится. Но тут Филадельфия снова пришла вниз, в комнату, где бабушка перекраивала для Ринго пару армейских штанов, которые отец последний раз носил дома. Филадельфия молча стояла в дверях, пока бабушка ее не спросила:
Ну, что там еще?
Она просит банджо.
Что? спросила бабушка. Мою лютню? Она на ней не умеет играть. Ступай наверх. Но Филадельфия не двигалась с места.
Можно, я попрошу маму прийти пособить?
Нет, сказала бабушка. Дай Лувинии передохнуть. Ей и так досталось больше, чем надо. Ступай наверх, дай Мелисандре еще вина, если ничего лучше придумать не можешь.
Она сказала нам с Ринго, чтобы мы ушли, куда хотим, лишь бы нас здесь не было, хотя и во дворе было слышно, как кузина Мелисандра разговаривает с Филадельфией. Мы даже раз слышали голос бабушки, хотя говорила все больше кузина Мелисандра, она сказала бабушке, что уже ее простила, что ничего ведь не случилось и что ей нужно только одно покой. А немного погодя из своей хижины вышла Лувиния, хотя за ней никто не посылал, она поднялась наверх, и теперь похоже было, что и ужина не будет вовремя. Но Филадельфия в конце концов сошла вниз, приготовила ужин и понесла кузине Мелисандре еду на подносе наверх.
Мы даже перестали есть, прислушиваясь к голосу Лувинии из комнаты бабушки, но потом и Лувиния спустилась вниз, поставила поднос с нетронутым ужином на стол и встала возле бабушкиного стула, держа в руке ключ от сундука.