Сидите, сидите, сказал президент. Он подошел к столу и скинул плащ, который тут же подхватил секретарь. Дайте что-нибудь поесть. Домой нам возвращаться опасно.
Он сел. Еду подавал сам министр.
Что нового? спросил президент.
Ну, если это вам интересно сказал министр. Он взял со стола бумагу и с ненавистью посмотрел на нее. На этот раз из Пенсильвании. Он в сердцах ударил по листку. Мэриленд, Нью-Йорк, а теперь, извольте, Пенсильвания; если их что и может остановить, то только холодные воды Потомака.
Говорил он резко и раздраженно.
Жалобы, жалобы, бесконечные жалобы. Эта от фермера из-под Геттисберга. Его негр вечером с фонарем доил корову, когда ну, негру-то, конечно, показалось, что их было человек двести, сам фермер насчитал всего с десяток индейцы выскочили из темноты, без штанов, с ножами в руках и в цилиндрах. В итоге: первое хлев, сено, что было на чердаке, и корова сгорели, оттого что со страху уронили фонарь; второе молодой и здоровый раб исчез, его последний раз видели, когда он несся по направлению к лесу; он наверняка уже умер там от ужаса, или же его сожрали звери. Убыток правительству Соединенных Штатов следующий: за хлев и за сено сто долларов; за корову пятнадцать; за негра двести. Фермер требует уплаты золотом.
Вот как? сказал президент, быстро расправляясь с едой. Должно быть, негр с коровой приняли их за призраков гессенцев .
А те небось приняли корову за оленя, сказал гонец.
Кстати, сказал президент, я как раз хотел
Что тут удивительного, сказал министр, какие чудища земные и небесные сравнятся с ними? Атлантическое побережье к северу от Потомака наводнено дикарями, щеголяющими в бобровых шапках, сюртуках и шерстяных подштанниках; они пугают женщин и детей, поджигают амбары, угоняют рабов, истребляют оленей.
Да, сказал президент, я и сам об этом думал. По дороге нам встретились индейцы. Они везли шесть оленьих туш. Насколько мне помнится, я строго приказывал не давать им ружей.
И опять в разговор вступил гонец:
Они управляются без ружей.
Как так? спросил президент. Но ведь я своими глазами видел
Да, сэр. У них ножи. Они выслеживают оленя, а потом наваливаются сзади и перерезают ему глотку.
В самом деле? сказал президент.
Именно так, сэр. Я сам видел одну такую тушу. На ней не было ни следа от пули, только глотка перерезана до самой хребтины, и, как видно, одним ударом.
И снова сказал президент:
Проклятье. Проклятье. Проклятье.
Тут президент как бы исчез, уступив место солдату, изрыгающему потоки брани. Все слушали, печально и смиренно потупив взоры, кроме министра, который собирался, кажется, прочесть еще одну бумагу.
Может быть, вы сможете уговорить их носить штаны, ну хотя бы в Доме сказал президент, обращаясь к министру.
Тот отшатнулся в испуге. Хохолок его взвился. Он был похож на возмущенного серого какаду.
Я, сэр? Вы хотите, чтобы я уговорил их?
А почему бы и нет? Разве не ваше ведомство занимается ими? Ведь я только президент. Черт побери, дело дошло до того, что жена боится выходить из спальни, а пригласить к себе какую-нибудь даму и не мечтает. Что прикажете мне говорить, например, французскому послу, жена которого не отваживается более ездить к нам, потому что все коридоры и даже вход в Дом полны полуголых индейцев из племени чикасо, которые спят на полу и гложут полусырые кости. А сам я вынужден бежать из-за собственного стола и попрошайничать, в то время как официальному представителю правительства нечего больше делать, кроме как
доказывать каждое утро казначейству, сказал министр, взвизгивая от ярости, что еще одному голландскому фермеру из Пенсильвании или Нью-Йорка надлежит выплатить триста долларов золотом в возмещение ущерба, нанесенного его дому и скоту, уверять государственный департамент, что это, мол, вовсе не нашествие чертей на столицу, и объяснять военному министерству, что двенадцать новехоньких армейских палаток были обработаны мясничьими ножами исключительно в целях, так сказать, лучшей вентиляции.
Я, кстати, тоже обращал на это внимание, спокойно заметил президент. Только
забыл.
Ах, скажите пожалуйста, ваше превосходительство изволили обратить внимание! в исступлении воскликнул министр. Вы видели, а потом забыли. Какая прелесть! А я хоть и не видел, но забыть об этом не могу не дают. И ваше превосходительство удивляются, почему это я не хочу убедить их надеть штаны.
Разве это так уж безнадежно? с досадой спросил президент. Ведь все остальное они, кажется, носят с удовольствием. Впрочем, о вкусах, как говорится, не спорят.
Он снова принялся за еду. Министр смотрел на него, собираясь еще что-то сказать. Но потом раздумал. Он глядел на рассеянного президента, и на лице его постепенно проступало загадочно-лукавое выражение; его сердитый седой хохолок, забыв обиду, постепенно улегся на место. Теперь, когда он заговорил снова, голос его звучал ровно и спокойно; трое остальных украдкой с любопытством поглядывали на президента.