Надеюсь, у вас тут будет ужин, как всегда, рано или поздно, более или менее?
Постой, сказал Рэтклифф. И повернулся к Компсону. Это правда?
Не все ли равно, черт возьми, правда или неправда? ответил Компсон. Как по-твоему, чем он займется, едва оказавшись в Нэшвилле? И окрысился на Петтигрю: Ты должен был уехать в Нэшвилл еще вчера. Чего болтаешься здесь?
Ехать в Нэшвилл незачем, сказал Петтигрю. Почта вам не нужна. У вас нечем ее запереть.
Нечем, сказал Рэтклифф. Вот мы и предоставим Соединенным Штатам самим разыскивать замок Соединенных Штатов.
На сей раз Петтигрю ни на кого не взглянул. Он даже ни к кому не обращался, как старый Алек, повелевая вернуть свой замок:
Акт конгресса предусматривает за неправомочное перемещение и либо присвоение, либо корыстное, либо злонамеренное использование или порчу государственной собственности либо штраф стоимость вещи плюс от пятиста до десяти тысяч долларов, либо от тридцати дней до двадцати лет заключения в федеральной тюрьме, либо и то и другое. Они могут даже издать новый акт, когда прочтут, куда вы навесили замок почтового отделения бюро по делам индейцев.
И повернулся; теперь он снова обращался к старому Алеку:
Пойду к своей лошади. Когда это собрание кончится и у вас можно будет поесть, пришлите за мной черномазого.
Петтигрю ушел. Немного погодя Рэтклифф сказал:
Как по-вашему, чего он хочет этим добиться? Награды?
Но угодил невпопад; это было ясно всем.
Он уже добился, чего хотел, сказал Компсон и выругался снова. Неразберихи. Только этой проклятой неразберихи.
И тоже угодил невпопад; поняли это все, но высказал Пибоди:
Нет. Тот, кто проезжает каждые две недели целых шестьсот миль по нашим местам, не имея для защиты ничего, кроме горна, нуждается в неразберихе не больше, чем в деньгах.
Так что они пока не знали мотивов Петтигрю. Но чего ждать от него представляли. То есть совершенно не представляли, что он сделает, когда и как, а узнать это можно было, лишь выяснив с какой целью. И тут до них дошло, что выяснить этого никак нельзя; что, зная его вот уже три года, в течение которых он, щуплый, неприкосновенный, неустрашимый, опережаемый на милю или больше сильным, благозвучным сигналом горна, совершал на своей сильной, неутомимой лошади двухнедельное путешествие из Нэшвилла в поселок и потом жил среди них три-четыре дня, они до сих пор совершенно ничего о нем не знали и теперь знают лишь, что не посмеют, не отважатся пойти на какой-то риск; они посидели еще немного в темной комнате, а дядя Алек продолжал курить, обратясь спиной к ним и их затруднению; потом разбрелись по домам ужинать с тем аппетитом, какой у них мог быть, и вскоре опять, хотя обычно в это время уже лежали в постелях, собрались все вместе, на сей раз у Рэтклиффа, в задней комнате его лавки, и опять сидели, слушая, как Рэтклифф рассуждает с недоумением и тревогой (и чем-то еще, в чем они признали уважение, когда поняли, что он Рэтклифф нерушимо убежден, что целью Петтигрю являются деньги; что Петтигрю изобрел или разработал план, столь щедро вознаграждаемый, что он Рэтклифф оказался не только неспособен опередить его и взяться за дело первым, он Рэтклифф не мог догадаться, в чем этот план состоит, даже получив намек), пока Компсон не прервал его.
Тьфу ты, сказал Компсон. Всем ясно, что дело не в деньгах. Это нравственность. Он праведник, черт бы его побрал.
Нравственность? сказал Пибоди. В голосе его слышалось что-то похожее на испуг. И торопливо прибавил: Это плохо. Как нам подкупить нравственного человека?
Кому нужно подкупать его? сказал Компсон. Пусть бы только не слезал со своей треклятой лошади и трубил что есть мочи в свой треклятый горн.
Но Пибоди даже не слушал. Он произнес «нравственность» почти мечтательно. Потом сказал: «Погодите». Все уставились на него. Внезапно он обратился к Рэтклиффу:
Где-то я слышал. Если кто и знает, то скорее всего ты. Как его зовут?
Зовут? переспросил Рэтклифф. Петтигрю? А, ты имеешь в виду имя. И Рэтклифф назвал имя. А что?
Ничего, ответил Пибоди. Я пошел домой. Идет еще кто-нибудь?
Он произнес это, ни к кому не обращаясь, ничего больше не сказал и говорить не собирался, но этого было достаточно: может быть, и мелочь, но, по крайней мере, хоть что-то; по крайней мере, все смотрели на него и молчали, даже когда Компсон поднялся и сказал Рэтклиффу: «Ну, идем?» и все трое ушли за пределы слуха, а потом и зрения. Тогда Компсон сказал:
Ну, ладно. Что у тебя?
Это может и не сработать, сказал Пибоди.
Но вам обоим нужно будет меня поддержать. Раз я буду говорить от имени всего поселка, вы с Рэтклиффом должны будете придать вес моим словам. Ну как?
Компсон выругался.
Ты хоть объясни, что мы должны гарантировать.
И Пибоди объяснил, правда не все, а на другое утро зашел в стойло конюшни Дома Холстона, где Петтигрю чистил свою уродливую лошадь с похожей на молот головой и стальными мускулами.
Мы все-таки решили не приписывать этот замок старой Мохатахе, сказал Пибоди.
Вот как? отозвался Петтигрю. В Вашингтоне никто бы на это не клюнул. Особенно те, кто умеет читать.