Старушка не долго порадовалась детками; на другой год после свадьбы сына умерла. И не болела трудно, а как свечка потухала. После того Филипиха стала ходить к дочери каждый день домой только на ночь придет, а иногда там и ночует у дочери. Даже глядеть веселее стала. Радостная, что опять одна с дочерью, что некому другому угождать; она не очень-то тревожилась, что Чайченко почитай не живет дома, а только наведывается и все грустней становится, нетерпеливей. Вот и дочку бог им дал отпраздновали крестины, а отец куда-то все спешит, торопится; расчесывает кудри, так что гребень трещит.
Примечала ли Маруся все это? Да как не приметить, когда любишь? Что укроется от любящего глаза? Но Маруся никому ничего не говорила, не жаловалась. Хотела я как-нибудь свернуть в эту сторону речь она замолчит, начнет о другом, словно недослышала меня, и смотришь на нее личико спокойное, ясное та же зорька, не туманится. «Вот, думаю, душа-то! и нежная, и как камень».
Чем больше из памяти выходила покойница Чайчиха, тем сумрачней опять становилась Филипиха: недобрым оком стала она глядеть на зятя. Сначала и довольна была, что он часто отлучается из дому, да потом, приметивши, как дожидается его Маруся, как выходит навстречу ему что называется, по ниточке до клубочка Филипиха добралась, как оно дело-то есть; видит, зять дома почти не говорит, все спешная ему работа есть; идет, сбирается из дому, так у него глаза блестят
XVII
И этот Гершко так: жил, жил да вдруг возьми да и умри. Вот тогда снял корчму из наших людей, говорят, богатый такой, злой такой, да еще и шутник, а жена красавица, говорят, веселая.
Это приключение случилось с жидом в то время, когда умерла старая Чайчиха.
Видим мы, Филипиха недели две не выходит из своей хаты, и не больна, ничего, и Маруся к ней нейдет.
А что вы все дома? спрашиваем у нее. Как вас бог милует?
Спасибо, здорова.
Давненько вы не были у своих деток как они там? И Маруси не видать! Что так работой занялась?
У нее дитя больное.
Да как же она там сама справляется?
Пусть живет своим умом, говорит Филипиха. Я у своей дочери не много значу не велик почет мне от нее Она променяла меня на свекровь свою она меня променяла на мужа Любили ли они ее когда-нибудь так, как мать родная, что ее на руках выносила, вырастила! Он ее никогда не любил она захотела за него замуж, а теперь она возле больного дитяти день и ночь не спит, а он надел шапку да, как вор, к своей красавице, огородами
Полноте, может, это неправда!
Неправда? Я уж давно вижу, как он из дому рвется, как она его дожидает, встретит его, а он мимо пройдет и не взглянет, я стала следить и узнала, что ходит он в корчму. Я сначала думала: пьет потихоньку. Говорю Марусе: знаешь ли ты, что твой муженек в корчму ходит? Она побелела как мел молчит. «Не пускай ты его из дому, скажи ему». «Как же я его не пущу? ответила. Может, он по какому делу?» «Скажи ему, упроси его».
Она ж и словечка не сказала, когда он вечером уходил. «А ты тут при мне же не послушалась моего совета, говорю, ты не веришь материному разуму хорошо же!»
Я вышла от них да за ним следом, ничего ей не сказавши; не спускаю его с глаз, а он меня не видит: хочу своими глазами увидать и при людях: может, хоть тогда дочь поверит мне.
Дохожу до корчмы, из сада слышу разговаривает с кем-то близенько мой зять его голос. А месяц светит Я ближе гляжу, под яблонею стоит молодица, рукава засучены у ней за белые локти, подпершись рукою в тонкий стан, и слушает, что мой зять говорит, а он: «Как не увижу тебя, моя радость, хоть денек, так с тоски готов свет кинуть. Я без тебя жить не могу и не хочу жить: пропадай все! Хочу только наглядеться еще на тебя! Услышать из твоих сладких уст пагубу свою! Я вчера, говорит, и намедни напролет всю почку поджидал здесь: разве ты этого не знала?» А она ему в ответ: что, говорит, твоя жена молодая скажет тебе, что не сидится тебе ни днюешь, ни ночуешь дома? И смеется он: «Ничего».
«Как ничего? насмехается она. Разве она тебя не любит?» «Не знаю». «А зачем же ты ее не спросишь а? засмеялась она громко. Ох, муж услышит!» бросилась, поцеловала его словно ужалила и убежала. «Постой, погоди минутку!» она рукой махнула. И пошел он за нею в корчму, а я к дочке.
«А что, чья правда? говорю я Марусе. Она глядит на меня. Судил тебя бог парою, чтоб не судил он и врагов наших!» «Матушка! Что вы бога гневите!» укоряет меня дочка моя; тогда я рассказала ей все, что видела, что слышала.
«Ох, мать моя! На что вам было подсматривать?» «А то лучше, когда дурачат да и обманывают». «Он меня не обманывает!» и отворачивается, чтоб я не заметила слезы. «Ты еще мне не веришь, я тебе докажу!» «Да я его никогда не спрашивала, любит ли он меня?» «Не спрашивала, любит ли он тебя? Так ты его тоже не любишь, стало быть?» «Люблю». Что с нею станешь говорить? Я в толк не возьму, что у нее в мыслях?
Пришел он, а она идет его встречать, двери ему отворяет, как отцу родному, как милому другу Если уже тебе самой себя не жаль, думаю, так спрошу я его, где был голубчик до полуночи? За каким важным делом? Спрашиваю: он смутился, смешался, глядит в сторону, а дочка моя: «Полно, матушка! Мы сами поговорим о чем надо и спросим друг друга уж время отдохнуть и вам».