Мутила Филипиха у нас в хате, а наша Катря точно так же у нее
Житье твое, Маруся, житье! заговаривала Катря, рассердясь.
А Маруся: что ж мое житье?
Да что! Ты не живешь, а горюешь! Тебе ни выйти, ни погулять, ни пожелать ничего нельзя Ты живешь хуже наймички!
Да это тебе так кажется, Катря, а мне, дочери
Рассказывай! Я тебе поверю, что ты все по своей воле да по охоте делаешь ей угодное: сказки! Знаем мы эту охоту да волю
Иногда и погрущу, а все же мне лучше угодить ей.
Такая угода свела бы в гроб меня: еще отдадут тебя замуж за какого-нибудь увальня старого вот увидишь! Попомни мое слово, коли не отдадут! Ох, Марусенька моя милая! Моя любая! Бедная твоя головушка! тихо прибавляла Катря.
Вот! смеясь, говорит Маруся. Ты, Катря, заживо меня оплакиваешь.
А Катря и сама улыбается.
Так, так, говорит она, знай же меня, настоящую твою друженьку!
Катря! спросила я ее. А если тебя отец отдаст за того старого увальня, как ты пророчишь?..
Так ты думаешь, я пойду? Я никогда не пошла бы!
А если отец приневолит?
Меня? Меня приневолит? вскрикнула и покраснела до самых волос. Я и сама батькина дочка в него как раз!
Ну, ну, берегись! говорим.
Вы часто меня бедою стращаете, как волком! Может, она и есть где в бору, а может, и нет ее Теперь у меня то горе, что нельзя мне слова по правде промолвить при отце; только соберусь, хочу все мигают на меня, все головами трясут поневоле язык прикусишь. Да когда-нибудь так и я с отцом потолкую, переговорю!
А мы очень боялись ее смелого разговора. Уж как, бывало, мать свою Катрю уговаривает, как ее упрашивает!
Душа моя! Не будь ты опрометчива, почитай отца! Не оскорби ты его словом или взглядом неосторожным! Слушай его
смирнехонько.
Катря и обещает и забожится матери; а только отец что-нибудь не по ней сделает: или не велит покупать на ярмарке нарядов лишних, или не даст воза поехать куда-нибудь, Катря позабудет и обещание: «Я скажу отцу, мама! Я еще отца спрошу, мама!» И бегает по хате Раскрасневшись и со слезами на глазах Мать, бывало, ее за руку да поскорей из хаты уведет.
А она очень мать любила для матери все стерпит, во всем послушается.
III
Молодую выдавали в другое село, от нашего недалеко, в Любчики. Оттуда, рассказывали, все миром нагрянут; там будут и девушки, и козаки, и вся молодежь! Село большое. Хотя бы кто и не дожил до свадьбы, то с кладбища придет, уверяли нас. Только и разговору было, что про ту свадьбу, что такая, и такая она будет, и невесть какая!
А главное, слух прошел, что будет какой-то родич молодого козак Ча́йченко; да такой, что никто и не видел такого молодца: ни рассказать, ни описать нельзя!
А кто из вас его видел, девушки? спрашивает Катря. Алена Чугуевна видела, как из церкви шла; и теперь что вспомнит, то вздохнет
Да и Маруся, кажется, его видела?
Маруся! вскрикнула Катря. Ты видела козака Чайченка? Ну, что? Каков? Молчишь небось! Когда же это ты его видела?
Как была с матерью на свадьбе у кумы, в Любчиках, тогда и видела, ответила Маруся; а сама шьет да шьет
Ну что и вправду хорош? А какие у него глаза?
Он черноволосый, смуглый.
Разговаривал с тобою? Что он говорил? Приветлив? Верно, гордый? К кому там он в Любчиках побольше льнет?
Да бог с ним! перестаньте уж, говорит Маруся.
Расскажи же, расскажи, почему не рассказать?
Окружили ее, уцепились и не пускают.
Что ж мне рассказывать?
Какой там Чайченко? Право, хочется знать: разговорчив ли, по крайней мере?
Нет, не очень разговорчив.
Ну, уж, верно, гордый?
Не знаю.
Расспросам не было конца: каждой ответь, на все стороны по словечку и то устанешь.
Маруся, кажется, оттого и поспешила уйти домой.
Ну что будешь делать с этим Чайченком: он у всех девушек на мысли и на языке. Одна проведала, что у него есть старушка мать, другая наверное узнала, что он хочет поселиться в Любчиках. Даже разузнали, какую хату они там себе с матушкой покупают; а Пинчуковна вылетела на улицу, как воробей из-под крыши: «Чайченка Яковом зовут!» Да что уж тут! Проведано, какой и перстень на его руке Ни одна без верных вестей не осталась.
Ну, уж смотрите, не перехвалите через край, смеется Катря подругам, славны бубны за горами!
Да вот уж и свадьба недалеко; увидим сокола залетного.
Дай вам бог! А то уж, право, досадно слушать: только и разговора, что про него; хоть бы уже скорей повидали да затихли.
Вот уж зовут на девичник, просят на свадьбу Мы нарядные, в цветах, бежим, смеемся. Маруся одна что-то задумчива.
Мы же с Катрей шутим, все-таки об этом Чайченке толкуем, что, может, он такой, что одним взглядом девушек побивает.
Отчего ж Маруся наша так задумалась? Маруся! Да каков же Чайченко? Скажи, чтоб нам узнать его сразу, говорит Катря. Ты точно для себя одной его бережешь.
Да что ж сказать мне?
Да каков тот славный Чайченко?
Молодой, черноволосый.
Только и всего? смеется ей Катря. Ну мало ли на белом свете молодых, черноволосых! Как же его меж ними признать? Как на беду, все любчевские молодые люди черноволосые. Да, может, у него во лбу месяц, а на затылке звезда?
Подходим; людей, людей! И на улице, и вокруг хаты негде иголки воткнуть. Кое-как мы пробрались, вошли в избу. Тут все наши девушки здороваемся, друг дружку расспрашиваем С молодой словечко перемолвили, пожелали ей всего, всего на свете. Стариков хозяев поприветствовали. А тут заиграла музыка; девушек, словно цветов, был полон двор. Вокруг парубки стояли как стена. И сколько их там было одних сторонних, чужих! Куда ни обернешься, все на тебя незнакомые глаза блестят!