Заступайся, заступайся, краснобай, закричали новогородцы, вам хорошо, киевлянам! Вы привыкли кланяться князьям! Хан хозарский научил вас творить низкие поклоны, а у нас на Ильмене спина жестка: боимся переломить. Небось у вас не являлся свой Вадим-богатырь? Да что с вами толковать? Ведь не с вами дело шло, не вам обещано было! Это наша забота! Дотронься-ка он до отца Перуна, так ему и в глаза не видать нашей дани!..
Э! братцы! закричал Мстислав. Чего вы боитесь? Хоть бы он и захотел нас обидеть, так у него жена баба умная не допустит!
Слышите ли вы, что еще вздумал этот краснобай! сказал новогородец, жена не допустит. Давно ли бабы в совет пустились? Разве у вас уж наседки закудахтали громче петушиного?
Да! ему можно за княгиню стоять, возразил киевский купец, эта курочка накудахтала ему клад порядочный. Она немало от Олега золотца достала, а он ей то из-за моря, то из Чуди парчицы да бисеру и всякой всячины, чем бабы любят охорашиваться. Не слушайте его: мы все в Киеве с вами заодно пойдем Только тронь они отцов наших Перуна да Волоса, так мы их опять за моря швырнем!
Дело! дело! закричали все, кроме Мстислава.
Семка, я пойду, сказал киевлянин, да в глаза им молвлю, что мы поняли их речи.
И все в один голос:
Скажи, да скажи сильнее, скажи, что мы не дети, что с нами не играют, что
Я пойду, прервал новогородец.
Нет я
Да чу!.. Вот уж они другие речи заводят Постойте!..
Тут славяне, приближась к месту, где сидел Игорь, начали внимать новому раздору, возникшему между варягами, и пристально смотрели в глаза толмачу-славянину.
Ольга, видя нерешимость супруга своего, позвала Свенельда и без труда уговорила молодого норманна, воспитанного в славянской земле, которому обычаи и боги скандинавские были чужды, восстать против мнения пожилых варягов, душою привязанных к закону Одинову.
Свенельд! Скажи им, говорила княгиня, что теперь не время разбирать богов славянских и заморских, переменять наречие и заводить новизны. Скажи князю, что теперь пришло ему время княжить, воевать Подите вы, молодцы, заговорите громче по-славянскому, чтоб все славяне вас поняли.
Свенельд, который до той поры был немил молодой княгине за то, что старался удалять от нее супруга, возрадовался в душе своей и возгордился тем, что он стал ей нужен; поглядел на ее милую улыбку и с той поры был ей уже предан по гроб.
Будет по-твоему! сказал он ей, пошел и сел возле нового властителя, и вся молодежь стала за ним.
Что вы затеяли, старики? закричал он. Где ваши головы? Князю нашему теперь не до заморских
коней к погребателям. Кони дрожат, становятся на дыбы, фыркают, пятятся назад, но сильные руки их удерживают; железо их пронзает они с судорожным движением падают на землю. «Кровь! кровь!» кричит народ; а конюх хозарский рвет с себя шапку, рвет волосы, усыпает свою голову землею и не знает, что тяжелее ему, утрата господина или смерть коней любимых.
Что вы сделали? закричал строгий воин, пробиваясь вперед сквозь толпу. Что вы сделали? (То был тот самый варяг, товарищ Олега, который во время пиршества противоречил князю Игорю.) Какая радость усопшему Олегу в животных убитых, коль они будут лежать поверх кургана? Их бы следовало спустить туда, в яму. Разве вы не ведаете, для чего это делается? чтобы мертвец радовался беседе любимых им во время жизни. Конь ему там нужнее, чем вся ваша поклажа. А вы, новогородцы, неужели забыли, как, погребая нашего Рюрика, мы его любимого жеребца с ним зарыли в землю?
Помним, помним, сказали ильменцы.
Если же так, произнес Игорь, то и теперь приказываю, чтоб все исполнилось, как на тризне моего родителя. Разрывайте бугор скорей!
Старшина повиновался князю, шепча бранчливые слова, которые повторяемы были усталыми погребателями.
Похороните же с каганом черногривого его Сама, промолвил сквозь рыдания хозарский конюх. Он был его любимец с той поры, как не стало Ателя. Смотрите на него, как алая благородная кровь его гордо течет, не мешаясь с другою кровью!
Княжего коня и псов заморских толкнули в разрытую могилу, и снова медлительно стал возвышаться острый курган на вершине холмовой.
Унывный звон раздался на гуслях. Варяги, опершись на мечи, повисшие с пояса, а киевляне и новогородцы, поджавши жилистые руки, внимают гармонии слов и звуков, между тем как дикие славяне другого племени и грубые финны разлеглись по косогору и храпят, как животные.