Когда маркитантка закончила свою речь, женщина пробормотала:
- Нашу соседку звали Мари-Жанна, а нашу служанку звали Мари-Клод.
Тем временем сержант Радуб отчитывал гренадера:
- Молчал бы ты! Видишь, даму совсем напугал. Разве при дамах можно чертыхаться?
- Да ведь честному человеку такие слова слушать - прямо нож в сердце, - оправдывался гренадер, - легче на месте помереть, чем на этих самых чудищ заморских глядеть: отца сеньор искалечил, дедушку из-за кюре сослали на галеры, свекра король повесил, а они, дурьи башки, сражаются, устраивают мятежи, готовы дать себя уложить ради своего сеньора, кюре и короля!
Сержант скомандовал:
- В строю не разговаривать!
- Мы и так не разговариваем, сержант, - ответил гренадер, - да все равно с души воротит смотреть, как такая миленькая женщина сама лезет под пули в угоду какому-нибудь попу!
- Гренадер, - оборвал его сержант, - мы здесь не в клубе секции Пик. Не разглагольствуйте.
Он снова повернулся к женщине:
- А где твой муж, сударыня? Что он поделывает? Что с ним сталось?
- Ничего не сталось, потому что его убили.
- Где убили?
- В лесу.
- Когда убили?
- Третьего дня.
- Кто убил?
- Не знаю.
- Не знаешь, кто твоего мужа убил?
- Нет, не знаю.
- Синие убили? Белые убили?
- Ружье убило.
- Третьего дня, говоришь?
- Да.
- А где?
- Около Эрне. Мой муж упал. Вот и все.
- А когда твоего мужа убили, ты что стала делать?
- Пошла с детьми.
- Куда?
- Куда глаза глядят.
- Где спишь?
- На земле.
- Что ешь?
- Ничего.
Сержант скорчил непередаваемо свирепую гримасу, вздернув пышные усы к самому носу.
- Совсем ничего?
- Ежевику рвали, терн прошлогодний, он еще кое-где на кустах уцелел, чернику ели, побеги папоротника.
- Да это все равно, что ничего.
Старший мальчик, поняв, очевидно, о чем идет речь, повторил: «Есть хочу».
Сержант вытащил из кармана краюху хлеба - свое дневное довольствие - и протянул ее женщине. Она разломила краюху пополам и дала по куску старшим детям. Они с жадностью принялись уплетать хлеб.
- А себе не оставила, - проворчал сержант.
- Потому что не голодна, - сказал солдат.
- Потому что мать, - сказал сержант.
Мальчики перестали жевать.
- Пить хочу! - сказал один.
- Пить хочу! - сказал другой.
Маркитантка сняла медную чарку, висевшую у нее на поясе рядом с колокольчиком, отвернула крышку жбана, который она носила через плечо, нацедила несколько капель и поднесла чарку к губам ребенка.
Старший выпил и скорчил гримасу.
Младший выпил и сплюнул.
- А ведь какая вкусная, - сказала маркитантка.
- Ты чем их попотчевала, водкой, что ли? - осведомился сержант.
- И еще какой, самой лучшей! Да разве деревенские понимают!
И она сердито вытерла чарку.
Сержант снова приступил к делу:
- Значит, сударыня, спасаешься?
- Пришлось.
- Бежишь, стало быть, прямиком через поля?
- Сперва я бежала, сколько хватило сил, потом пошла, а потом свалилась.
- Ох вы, бедняжка, - вздохнула маркитантка.
- Люди все дерутся, - пробормотала женщина. - Кругом, куда ни погляди, всюду стреляют. А я не знаю, чего кто хочет. Вот теперь мужа моего убили. Ничего я не понимаю.
Сержант звучно ударил прикладом о землю и сердито прокричал:
- Да будь она проклята, эта война!
- Прошлую ночь мы в дуплине спали.
- Все четверо?
- Все четверо.
- Стоя, значит, спали?
- Стоя.
- Да, - повторил сержант, - стоя спали...
И повернулся к солдатам.
- Товарищи, здешние дикари называют дуплиной большое такое дуплистое дерево, куда человек может втиснуться, словно в ножны. Да с них какой спрос. Ведь не парижане.
- Спать в дупле, - повторила маркитантка, - и еще с тремя ребятишками!
- Да, - промолвил сержант, - когда малыши рев поднимали, вот прохожие, должно быть, дивились, ничего не могли понять, - стоит дерево и кричит: «Папа, мама».
- Слава богу, сейчас хоть лето, - произнесла женщина.
Она опустила долу покорный взгляд, и в глазах ее отразилось огромное удивление перед непостижимым бременем бед.
Солдаты молча стояли вокруг маркитантки.
Несчастная вдова, трое маленьких сироток, бегство, растерянность, одиночество, война, с грозным рыком обложившая весь горизонт, голод, жажда, единственная пища - трава, единственный кров - небо!
Сержант подошел поближе к женщине и поглядел на девочку, прижавшуюся к материнской груди. Малютка выпустила изо рта сосок, повернула головку, уставилась красивыми синими глазками на страшную мохнатую физиономию, склонившуюся над ней, и вдруг улыбнулась.
Сержант быстро выпрямился, крупная слеза проползла по его щеке и, словно жемчужина, повисла на кончике уса.
- Товарищи, - сказал он громогласно, - из всего вышесказанного выходит, что батальону не миновать стать отцом. Как же мы поступим? Возьмем да и усыновим трех малышей.
- Да здравствует Республика! - прокричали гренадеры.
- Решено, - заключил сержант.
И он простер обе руки над матерью и детьми.
- Значит, - сказал он, - отныне это дети батальона Красный Колпак.
Маркитантка даже подпрыгнула от радости.
- Под одним колпаком три головки, - прокричала она.
Потом вдруг зарыдала в голос, поцеловала бедняжку вдову и проговорила:
- А маленькая-то уже и сейчас, видать, шалунья!