Притча имела большой успех. Посмеявшись вдоволь, Жак, Шарль и бондарь отправились туда, где ещё какое-то зрелище вызвало скопление людей.
Подойдя ближе, они увидели, что малыш лет шести, прочно усевшись на плечи рослого носильщика Матьеза и свесив ноги ему на грудь, высоко поднял над головой небольшой кусок картона. На нём углём была выведена надпись:
ПРИГОВОР ФРАНЦУЗСКОГО НАРОДА:выслать г-жу Полиньяк за сто лье от Парижа,
принца Конде также, графа дАртуа также!
И Жак весело ему вторил.
А бондарь добавил:
Говорят, прошлого короля разоряла мадам де Помпадур, а эта самая госпожа Полинья?к разоряет не короля, а королеву. Она её лучшая подруга и потому без счёта строит себе особняки да замки, покупает драгоценности и наряды Ей у королевы отказа нет. А денежки-то всё равно те же, народные. Что король, что королева их тратит всё одно. Из карманов тех, кто работает, не разгибая спины
А брат короля, граф дАртуа, подхватил пожилой человек, стоявший рядом с Жаком, только от своих домов и угодий получает в год свыше двух миллионов дохода. И всё равно берёт из королевской казны, как из собственного кармана. А принц Конде, тот Пожилой человек готов был продолжать свои объяснения, но шум и крики возле одного из кафе привлекли внимание друзей.
Что там такое? Что за шум? Взглянем-ка!
Шарль потащил Жака за рукав к тому месту, где у столиков, вынесенных прямо в сад, под открытое небо, образовалась толпа. Пока они проталкивались, Жаку, который с интересом разглядывал всех окружающих, показалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо. Мелькнуло и исчезло. Где-то он видел эти опущенные тяжёлые веки?!
Друзья подошли ближе и увидели то, что сейчас завладело вниманием этой кучки парижан.
Окружённый плотно обступившими его людьми, стоял человек лет пятидесяти, судя по одежде чиновник, с длинными волосами до плеч, с широким вздёрнутым носом, придававшим его лицу нахальное выражение. Настроение толпы было явно враждебное: пойманный человек, видно, сильно провинился.
Похоже, что они хотят устроить самосуд над этим писцом! сказал шёпотом Шарль.
Но как тихо он ни говорил, а его услышал широкоплечий парень, оказавшийся рядом.
Какой это писец! Это сыщик!
Сыщик?! воскликнули Жак и Шарль одновременно.
Сейчас будем его бить! предвкушая расправу с ненавистным доносчиком, сказал широкоплечий. Ведь мы застали его на месте преступления. Он шныряет здесь всегда, со всеми заговаривает, ко всему прислушивается, а сам всё примечает и наматывает себе на ус. А сегодня до такого нахальства дошёл, что на глазах у всех вытащил записную книжку и давай писать. Мы выхватили у него листок, а там донос с описанием того, что говорил разносчик газет Тюрпен, продавая свои газеты! Сейчас мы ему покажем! И широкоплечий сжал кулаки.
Но парню не удалось осуществить свои намерения. Только сейчас заметил Жак, что в последних рядах столпившихся людей стоит Огюст Адора. Пробивая себе рукой проход через толпу, Адора крикнул:
Не стоит марать руки об этого мерзавца! Мы устроим ему наказание не столь жестокое, сколь позорное! Первым делом долой платье, которое
ему не пристало, его носят судейские, а они в основном честные люди! Но прежде спросим согласия у пострадавшего. Как ты, Тюрпен, согласен?
Тюрпен, малый лет тридцати, с широкой физиономией, расплылся в улыбке.
Согласен! Я как все!
Предложение Адора понравилось. Десятки рук протянулись к сыщику. Когда же он, жалкий, дрожащий, остался в одном белье, Адора схватил со столика кафе картонное меню и на обороте его написал крупными буквами: «ДОНОСЧИК!»
Ему не пришлось объяснять, для чего нужна эта надпись.
Под громкий смех и улюлюканье толпы её повесили доносчику на спину.
Теперь прочь отсюда! скомандовал Адора. Да поскорей! Но берегись! Надписи не снимай, пока не дойдёшь до дома!
И сыщику пришлось с позорным ярлыком на спине проследовать по аллеям Пале-Рояля и выйти на улицу. А кругом все смеялись и с презрением показывали на него пальцами.
Глава двадцать третья Это был не человек
Здесь ещё не было парапетов, и лёгкий речной ветерок, не встречая на пути никаких преград, приятно овевал их разгорячённые лица.
Левый берег Парижа так отличался от правого, как будто находился в другом городе. Здесь видны были только верфи да убогие лачуги, в которых ютился бедный люд.
Речи, которых приятели наслушались в Пале-Рояле, были так увлекательны, что Жак, идя рядом с Шарлем, сосредоточенно молчал. Он повторял про себя слова ораторов, которые больше всего ему понравились.
А мысли Шарля уже вернулись к тому, что его больше всего волновало в последнее время. Ему не терпелось поделиться этим с Жаком. И он обратился к нему без всякой связи с тем, о чём они только недавно говорили:
Она меня не отвергает! Она согласна!
Не надо было объяснять Жаку, кто она. И без объяснений он знал, что речь идёт о Виолетте.
Она мне сказала так: «Все говорят, что нас ждут большие перемены. Матушка даже опасается, как бы вовсе не пришлось закрыть торговлю. А я думаю, она не понимает главного ведь с каждым днём, напротив, всё больше народа заходит к нам в лавку. И когда, как не во время великих событий, выдвинуться простому человеку? Так что, Шарль, гляди в оба, не зевай Прославишься, станешь независимым, и кто знает Виолетта Пежо, пожалуй, станет более благосклонной».