Сомнений быть не могло. Все эти перемены в панской наружности произвел, конечно, не кто иной, как кузнец Андреян, когда оглушил пузатого ударом сапога в лицо. И перемены эти были велики. Тем не менее Андреян сразу узнал пана и вспомнил родные Мураши и злосчастный день, когда пан этот нагрянул к ним в село.
Неизвестно, узнал ли пузатый пан Андреяна. Вряд ли узнал. Иначе он сразу ринулся бы на мурашовского кузнеца, как взбесившийся бык. Но пан выступал неторопливо, вперевалку Четверо поляков несли за ним очень, по-видимому, тяжелый ящик. В ящике временами что-то глухо стучало или со звоном брякало. И пока пан медленно, точно черепаха, надвигался на Андреяна, у того хватило времени и на то, чтобы вспомнить свою сгоревшую кузницу в Мурашах, и на то, чтобы молвить чуть слышно:
Погоди, шляхта, и ты у меня! Будет у нас с тобой еще встреча!
Сказав это, Андреян забрался в толпу, в самую гущу. Тут только он спохватился, что нет с ним Сеньки.
Сенька! позвал негромко Андреян. Сенька! молвил он еще раз, но погромче.
Ан вот я, Сенька, услышал Андреян позади себя чей-то сиплый голос. Ты, что ли, дядя, меня кликал?
И кто-то потянул
Андреяна за рукав.
Андреян обернулся. Перед ним стоял, осклабясь, приземистый мужичонка, с распухшей щекой, обвязанный красным платком.
И что же ты, дядя, к примеру, теперь мне скажешь? спросил мужичонка и так заулыбался, что платок сполз у него со вспухшей щеки.
Ничего я тебе не скажу, процедил сквозь зубы Андреян, у которого объявилась теперь новая забота: Сенька пропал. Ступай, мужик, ненадобен ты мне! попробовал Андреян отмахнуться от мужичонки.
А коли не надобен, так зачем кликал?
Не кликал я тебя.
Нет, кликал, не сдавался мужичонка. Ты кликал: Сенька!
«Вот еще напасть!» подумал Андреян.
Не один ты тут Сенька, молвил Андреян, следя глазами за пузатым паном. Пузатый в эту минуту как раз поравнялся с толпой, в которую втерся Андреян. Не один ты тут Сенька, повторил Андреян. Тут в ряду, кроме тебя, еще семь Симеонов, и все на тебя не похожи, а всяк молодец на свой образец.
Разве что так, готов был согласиться мужичонка и стал тут как-то жаться к Андреяну, забираясь то с правой стороны, то с левой.
А ежели ты, мужик, кошель у меня хочешь скрасть, продолжал Андреян, так не хлопочи понапрасну: кошель у меня уже украли.
Когда же это? заинтересовался мужичонка.
А это не твоя печаль.
Убедившись, что пузатый, пройдя по ряду, пропал за поворотом, Андреян стал выбираться из толпы.
Вот народ! снова услышал он позади себя сиплый голос все того же мужичонки. Уже украли Это что же такое получается?
Опоздал, брат, вот что получается! бросил ему напоследок Андреян.
И, не медля ни минуты, Андреян бросился обратно к Петру Митриеву в кузнечный ряд.
МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ
Было больно и обидно, и Сенька заревел.
Петр Митриев видел все это. Видел, как Сенька летел через лавку Видел, как пан вынул из кармана шелковый платок и вытер им руку, точно обмаралась панская рука, прикоснувшись к Сеньке
Не больно важничай, шляхта! вскипел Петр Митриев и затопал ногами, затряс бородкой. Не скрутили тебе головы мужики польские, так русские скрутят!
Но пан уже был на улице и вряд ли за общим шумом слышал, о чем кричал в лавчонке своей глухой старик с козлиной бородкой. А старик этот еще покричал, еще ногой топнул и стал искать глазами Сеньку.
Эй, малец! звал Петр Митриев. Куда ты завалился?
Сенька, сидя на полу за прилавком, ревмя ревел, но глухой Петр Митриев рева его не слышал. Старик зажег слюдяной фонарь и пошел искать Сеньку по темным углам. Обнаружил Петр Митриев Сеньку за прилавком, в каком-то закутке, куда сам он редко заглядывал. Старик поставил фонарь на пол и выволок Сеньку на середину лавки.
Расшибся ты, парень? спросил участливо Петр Митриев. Где болит? Дай я маслицем помажу!
Не-э! заливался слезами Сенька. Не боли-ит!
У Сеньки, положим, порядочно ныл бок и щемило в загривке, но сознаваться в этом он не хотел.
Бывало, и прежде, в Мурашах или в Мугрееве: ушибется Сенька на пень ли напорется в лесу, либо зимой где-нибудь на речке на льду растянется С колена кожа у Сеньки содрана, на лбу шишка с куриное яйцо Больно На глазах у Сеньки слезы, но он только зубы стиснет; смотришь ан и боль прошла!
И тут тоже, у Петра Митриева в лавке, Сенька заметил, что боль в боку и загривке понемногу проходит казалось, плакать бы нечего, однако Сенька продолжал заливаться в три ручья.
Так-таки ничего не болит? счел нужным еще раз спросить Сеньку Петр Митриев.
Ни-че-го не бо-лит! ответил Сенька, плача навзрыд.
А зачем в рёвы ударился? продолжал допытываться Петр Митриев.
Обидно-о!
Обидно-то оно обидно. Ты обиды не забывай, парень; а плакать брось. Брось, говорю! Слезами горю не поможешь. Москва слезам не верит.
Сенька перестал плакать и вытер рукавом мокрое от слез лицо.
«Москва слезам не верит, повторил он мысленно слова Петра Митриева. Вишь ты! Ведь и тятя еще в Мугрееве однажды так сказал!»
А старик с добрыми глазами и трясущейся бородкой продолжал поучать Сеньку.
Слезы
что? твердил Петр Митриев, усадив Сеньку рядом с собой на скамью. Слезы вода! Потри глаза сырым луком и слеза пойдет. А Москва, брат, она, у-у, орешек!.. Слезами ее, матушку, не проймешь. Москве, парень, не слезы твои нужны, а руки. Это чтобы железо ковать, доски стругать, сапоги тачать, а лютых ворогов в пень рубать.