«Ну, если этим я буду помогать врагу?..» Я был глубоко несогласен с ним (видимо, таким образом я отвергал предположение, что меня убьют, иначе как дневник достанется врагу?). Однако мне не удалось переубедить Митре, даже пообещав хранить написанное где-нибудь в дуплах. В конце концов я и сам понял, что он прав. И три уже исписанные страницы были сожжены, а пепел разлетелся с Мургаша во все стороны. Отряду больше не могла угрожать никакая опасность из-за моих записей.
Дорогой Митре! Он всегда был храбрецом, и смертью храбрых он пал. Я говорю о нем с любовью и болью. Сегодня бы он от души посмеялся над этой историей от всей души. Он смеялся раскатисто, так, что тряслись его плечи. Он обязательно отпустил бы какую-нибудь шутку. Он и в те времена любил шутить. Своими рассказами он не раз развлекал нас в те беспокойные дни.
Вечером затрепетал красными крыльями большой костер. Огонь озарял наши лица, отражался на стволах ружей. А кругом шумел лес. Мы и в самом деле были похожи на гайдуцкую дружину, и хотя винтовку мне еще не дали, настроение мое улучшилось. Тихо запели песню. В ней звучало то, что накопилось за день в наших душах. Я впервые пел гайдуцкие песни у гайдуцкого костра. Мы были чета, партизанская чета имени Бойчо Огнянова . Была еще и другая чета, носившая это же имя, но она находилась далеко отсюда. Чудесное имя Бойчо Огнянов! Интересно, чета носит имя литературного героя! Впрочем, какой это литературный герой?! Это же всегда живой Огнянов, товарищ и мечта нашего детства.
Когда пламя скрылось в земле (как в фильмах,
где изображаются дьявольские сборища), мы уселись у раскаленных углей и начали разговор. Ночи были длинными и холодными, надо было как-то коротать время.
Если б я мог рассказывать так же, как Митре! Не рискую пересказывать его, потому что невольно могу что-нибудь присочинить. Кажется, вот-вот он хлопнет меня своей большой рукой по колену: «Андро , не умеешь лучше помалкивай!..»
И начнет сам... Если б он мог...
...Школой ему послужил полицейский участок, а потом политакадемия тюрьма. Это он водружал красные флаги на дубах в Лозенце, это он угонял жандармских лошадей. Этот «простой сапожник из Ботунца» (как он сам себя называл) пошел по стопам Кочо и, преодолев невероятные трудности, исколесил всю Европу, подобно русскому парню из стихотворения Светлова:
На протяжении многих и многих лет у него была одна профессия революционер. Мы рядом с ним казались детьми, но он говорил всегда с нами, как с равными. Карабанчел, Эбро, Гарама, Гвадалахара как звучали эти названия! Мы их знали только из газет, а он там воевал и как бы впитал в себя дух Испании с ее отважными бойцами, картинами великих мастеров, смуглыми испанками, о которых говорил с любовью и нежностью. И вдруг он ударял рукой по колену и нагибался, будто гнался за кем-то: «Ах, черт его побери! Франко! Никуда он не денется, теперь уж мы его укокошим!» И он говорил, озаренный пламенем костра. Вместе с нами его слушали старые Балканские горы и буки вершины Мургаш. Его иссиня-черные волосы откинуты назад и в сторону. Черные брови, смуглое лицо и черные-черные пушистые, слегка завитые усы. Большие лукавые глаза и крупные губы. Вот он присел, поджав под себя одну ногу, прижал полбородок к левому колену, среднего роста, плечистый, одетый в темную шубу и брюки, заправленные в сапоги.
Черт побери, даже человек, лишенный воображения, мог бы сказать, что в Митре есть что-то от старых гайдуцких воевод!
В тот вечер он рассказывал только веселые истории. В каждой из них речь шла о еде о кушаньях различных европейских стран, о фантастических лакомствах, названий которых мы никогда даже не слышали. Пробовал ли он их сам? Я сильно сомневался в этом, но он покорял нас своими рассказами. Кажется, мы даже испытывали гордость: вот, дескать, наш человек едал такие лакомства, а теперь ему и голод нипочем, хотя именно голод и побуждал его рассказывать такие истории. В числе лакомств, о которых рассказывал нам Митре, преобладали торты. Позже Гошо вспоминал, что в период сильного голодания тем летом у него перед глазами не раз возникали торты, о которых рассказывал Митре: шоколадные холмы с вершинами из белоснежного крема, по которым он ползал во сне, то и дело соскальзывая вниз, но так и не откусив ни кусочка...
Много смешного рассказывал Митре и о своих галстуках. У меня в то время был один серо-голубого цвета, а у него галстук цвета красного вина... О костюмах он не говорил, больше любил красивые галстуки.
Помню, с ним произошла одна история. Поздней осенью несколько человек купались в горной реке, а спустя две недели Митре вдруг взревел: «Мой полушубок! Я ведь его там оставил». Да, у него были все основания горевать: это был замечательный английский полушубок, легкий и теплый. Чтобы отвести душу, он обругал Лазара, которому принадлежала эта странная идея купаться! Весной, когда снова решили искупаться под Мурташом, Митре неожиданно нашел полушубок и, крепко выругавшись, надел его прямо на голое тело, чтобы согреться...