Справедливости! рыдала женщина, я требую Справедливости! дайте мне Жетон!
Подошел Лохем, качаясь от усталости, зачерпнул пепел из кострища, посыпая голову пеплом, бухнулся на колени рядом, проскрежетал пересохшим горлом: Я любил Лейлу. Хотел взять её в пару. Я почти кровник. Отдайте жетон мне.
Я смотрела во все глаза, прикусив зубами пальцы сжатого кулака: сказать или не сказать? Позор ведь какой будет. И боль для брата.
Лейла не собиралась становится ему парой. Пока он искал нас на празднике, она выманила меня, чтобы познакомить с Колдуном. Как же все это было странно.
Когда они успели познакомиться? Ведь за стан мы не выходили ни разу до праздника, а по лагерю городским была одна дорожка и та заговорена. От входа в стан и до шатра собрания. Рам сам прокладывал, сам нашептывал. Он в этом силен. Кто из наших по тропке шел, укрыт был от чужих. Не мог Колдун Лейлу соблазнить, не мог.
Или мог? До того, как ночью, князь меня в Тьму закутал и сквозь стену прошел, я тоже думала, что это лишь сказки, которые сказитель у костра детям рассказывает. Но сказитель ведь старый, как мир. Может и перепутал чего?
Оказывается, не перепутал.
Князь тогда меня у Колдуна с рук забрал, и к купальням понес. Я этого не знала, очнулась уже в воде. Кругом камень, все черное, звук от стен отражается, множится, и где-то высоко под сводами теряется. Капли сверху падают: кап-кап-кап, как в склепе. Лишь факелы потрескивают, темноту разгоняют, в воде бликами отражаются, словно в черном зеркале. Вроде бы страшно должно быть, ан нет, не страшно совсем. Внутри кровь бурлит, просыпаясь, веселье по венам бежит и томление внизу живота разливается.
Он меня мыльным камнем моет, волосы расплетает, нашептывает. От слов тогда и проснулась. Поняла, что заговор Князь сделать хочет. А самой весело. Почему весело?
Я засмеялась, Князь, на детей пустыни ворожба не действует!
Князь улыбнулся, Ну не действует, так не действует, а сам руками меня оглаживает, во все впадинки забирается. Вроде как моет, а вроде уже и нет. Рукой по груди прошел, самую вершинку сжал, а я не против, внутри огнём всё горит.
Я, говорит, так мечтал до тебя здесь дотронуться, поцеловать, и сосок губами сжимает, Столько раз это во сне представлял, как волосы твои распускаю, теперь не могу не распустить. Плывут волосы по воде, струятся. Руки жадные, скользят по моему телу. И губы.
А у меня лишь один вопрос, Когда это он успел намечтать себе все это, если я его второй раз в жизни вижу?
А вода в той купальне странная была, черная. Это я даже своей задурманенной головой тогда понимала. Вода, которая не охлаждает, а наоборот.
Или это Князь меня своей страстью заразил, или вода, но я из этого сладкого морока выплыла, в себя пришла, лишь когда почувствовала, что он мне ноги раздвигает и своим естеством проникнуть в меня пытается.
Смешно мне тогда стало, да так, что даже морок отхлынул. Князь не понял. Отстранился, в глаза заглядывает:
Что не так, Дара?
А я смеюсь, Как ты Князь смерти не боишься? Ведь если наши две крови в воде, упавшей с неба, смешаются, я твою тьму возьму, а ты мой свет. Обряд это. Единения. Вы ведь сюда воду небесную собираете? Я желоба видела.
Вот тогда Князь меня на руки поднял, в Тьму закутал, и в стену шагнул. В купальне под Городом шагнул, в своих покоях в самой высокой башне вышел.
И пообещал мне, Я с тобой, мой Свет, могу любым обрядом объединяться, и если бы отец твой согласился, то был бы обряд ваш сначала, а спальня потом.
И если бы ты вчера согласилась, то был бы обряд наш сначала, а спальня потом.
А теперь будет сначала единение, а потом уже обряд, все это я слышала, как сквозь туман, лежа на огромном ложе, и уплывая в горячем мороке в совершенно незнакомые ощущения.
Князь покрывал меня поцелуями, не отпуская, доводя до сумасшествия; лаская там, где и ласкать, кажется, нельзя; нашептывая слова, горячие, стыдные.
И когда я уже стонала в голос, сгорая кажется от нетерпимого этого наслаждения, скручивающего низ живота, желая разрядки и не понимая, чего желаю, он, нависнув надо мной спросил,
Ты будешь моей Дара? Ты примешь мою Тьму?
И я сказала, Да!
Рэдгар, выдохнул Князь мне в губы, меня зовут Рэдгар, и я соединяю нашу Тьму.
А потом на меня обрушилась
боль и я, теряя сознание, поняла, что, оказывается, во мне тоже есть место для Тьмы.
Злой, голодной, жадной. Тьмы, о которой я и не подозревала до этого момента.
Глава 9. Лохем
Отец сказал: если чужих ног не жалко, так и своих не жалей.
Старейшины на рассвете жетон не дали, ждали возвращения Вождя. А внутри боль жгла огнём. И боль эту было не удержать.
Лохем ждал сколько мог, потом решился, встал, и вышел из стана. К Даре заходить не стал. Боялся не удержать рвущуюся черноту.
Когда он ложась спать, закрывал глаза, души убитых им людей начинали свой танец, мелькая бледными тенями на обратной стороне век.
Убийство всегда убийство, говорил отец, Но если ты должен его совершить, то обязан сделать это быстро.
Даже в самом грязной душе есть искра Света. Самый жестокий варвар возможно любит свою мать, а последний скупец, боготворит жену. Неважно воплощение этой искры, важно, что, убивая, ты лишаешь душу возможности расти.