Нашли
о чем волноваться. Эта кастрюля умнее всех нас вместе взятых. Умеет аккуратно варить.
Ну, кстати, да. Поначалу у Даны регулярно случались накладки. То кофе сбежит, то глинтвейн закипит и навеки утратит содержавшийся в вине алкоголь, то бутерброды в духовке преступно зажарятся до состояния сухарей. Потому что ну какой из Даны, к чертям, ресторатор («Лучший в мире!» возмущенно орут завсегдатаи «Крепости» и настоятельно требуют черным по белому записать их вердикт). Собственно, я и не спорю, просто когда постоянно отвлекаешься на разговоры, сплетни, воспоминания, тосты, шутки и смех, сложно уследить за готовкой. А если на все это не отвлекаться, сразу становится непонятно, зачем тебе вообще нужен бар. Поэтому я погрешу против истины, если скажу, будто Дана со временем стала внимательней. Нет, не стала! Но за ее готовкой теперь присматривают кастрюли. У них просто другого выхода нет. С такой хозяйкой не захочешь, а встанешь на путь стремительной эволюции, будь ты хоть трижды посуда. И начнешь духовно расти.
Клубника душистая, но не особенно сладкая, тем временем говорит Дана, надкусив красивую ягоду. Короче, в глинтвейн в самый раз. В кастрюлю бросать не буду, лучше положу каждому в кружку, разомну и залью горячим. Так, сколько нас?
Артур тут же принимается считать, смешно растопырив пальцы:
С нами восемь или все-таки девять? Может быть, даже десять. Сейчас!
Дверь «Крепости» открывается, в помещение врывается облако морозного пара холодный в этом году февраль. А в конце января вообще были ночи, когда температура падала ниже минус двадцати. «Как будто, сердилась Дана, в небесную канцелярию пробрались сволочи из правительства и добавили к карантинным мерам морозы, чтобы уж точно все живое в городе извести». «В наших краях, неизменно смеясь, отвечала ей на это Юрате, просто принято так. Когда у людей начинается полный треш, зимы становятся гораздо холодней, чем обычно. Но это не жестокость, а милосердие: если станет совсем уж невмоготу, просто выпей бутылку водки на улице, на морозе легко умирать». Редкий случай, когда Юратины шутки Дане не нравились. Впрочем, Юрате и не шутила. Просто ее милосердие вот так проявляется: самую страшную правду она всегда говорит, смеясь.
«Ладно, пусть шутит, не шутит, как хочет, думает Дана. Лишь бы была. И приходила сюда почаще Так, собственно, вот же она!»
Еще никого, ничего не видно, но счастливая Дана восклицает: «Юратичка!» и облако морозного пара отвечает: «Ага».
Но вместо Юрате в «Крепость» заходит какой-то темнокожий мальчишка, по виду типичный студент. В такой тонкой куртке, что смотреть невозможно. И, конечно, без шапки на светло-русых (шикарно покрашенных, совершенно как натуральные, одобрительно отмечают Дана с Наирой, остальные в этом вопросе не разбираются) кудрях. И в демисезонных кроссовках, из которых торчат тонкие голые щиколотки. При том что, если верить термометру, на улице сейчас минус восемь, а если своим ощущениям ледяной скандинавский мифический ад.
У нас проблема, объявляет Юрате, входя вслед за ним. Это Лийс; впрочем, сам-то он как раз не проблема, а мой друг и гость. Плохо только, что Лийс не Снегурочка. А одет сами видите как. Поэтому срочно налейте ему чего-то горячего. А потом будем думать, во что его одевать. Потому что нам, согласно моему режиссерскому замыслу, предстоит ночная пробежка по улицам. Километров на пять.
Лийс (он поначалу думал, что в сложившихся обстоятельствах уместней использовать священное имя Лаорги, но Юрате ему объяснила, что в баре будут ее друзья, все как один отличные, поэтому третье легкое имя идеально для них подойдет); так вот, Лийс сейчас едва понимает, что происходит, так сильно замерз. С одной стороны, интересный опыт, а с другой э-э-э чересчур интересный! Не факт, что было так уж необходимо его получать. «Ну, сам дурак, в который раз говорит себе Лийс (Лаорги). Привык за годы работы к частичному воплощению, когда тебе до фени окружающая среда. Просто забыл, что если воплощаешься полностью, надо одеваться по погоде, причем не домашней, а местной. Пришел сюда в чем попало, а здесь шуба нужна! И валенки. И шапка с ушами. И рукавицы. И два шарфа а лучше три».
Кто-то усаживает его на стул, вручает здоровенную кружку, говорит: «Осторожно, пей по чуть-чуть, горячо». Лийс, глубоко впечатленный полнотой своего воплощения и остротой ощущений (морозом особенно), не пытается спорить: «Да что мне сделается», а благоразумно отпивает совсем небольшой глоток.
Тень моя в небе! восхищенно бормочет он, что в приблизительном переводе означает «Мать твою за ногу». Но публика в «Крепости», слава богу,
привычная, каких только заковыристых выражений на своем веку ни наслушалась. Поэтому никто не начинает выспрашивать, при чем тут небо и что за тень.
Сейчас согреешься, говорит Лийсу очень красивая женщина (впрочем, ему в этом баре красивыми кажутся все до единого, потому что Лийс видит, в первую очередь, настроение, чем оно лучше, тем красивей в его глазах человек).
Уже согрелся, благодарно улыбается Лийс. Глинтвейн отличный. Из ряда вон выходящий у вас глинтвейн.