На мой вопрос сразу откликнулся Савелий Гаврилович. Немолодой уже человек, хотя пятнадцатилетнему пареньку и сорокалетние кажутся стариками. Что-то в нем было общее с Иваном Свиридовичем. Очевидно, то, что оба осанкой, манерой держаться заметно отличались от тех солдат, которые пришли в армию от сохи.
Лизунов очень обрадовался подарку друга, будто он много дней не курил. Просто засиял человек.
Ай да Иван, кричал на всю мастерскую, ай да молодчина! Такого самосада раздобыл! Ребята, налетай! Ну и задымим! Все мухи подохнут! стал он угощать других мастеров и тут же свернул цигарку. Похвалил меня: А ты, брат, чисто ангел, божий посланец. Откуда такой взялся? И крестик уже имеешь? Ну герой! Аж зависть берет. Мы тут спин не разгибаем над этой рухлядью, а никто нам и медной медальки не даст. Хотя бы одну на всех, весело подмигивал ефрейтор друзьям, тем, кто подошел закурить самосада.
Увидев, что меня интересуют станки, Лизунов стал показывать, объясняя, где токарный, где сверлильный Спросил, хочу ли я научиться работать на таких машинах. Я, конечно, ответил, что хочу. Лизунов весело, как бы торжествуя победу, закричал:
Купец Демидов! Иди-ка сюда! Послушай, что говорит юный крестьянин! Вот тебе еще один пример! Не так уж крепко она держит, земля, особенно тех, у кого ее мало. Машина, брат, притягивает с не меньшей
силой. Так произошло в Англии, Америке. Так будет и у нас, на святой Руси.
На святой Руси петухи поют. Скоро будет день на святой Руси, продекламировал самый молодой из солдат-мастеров и весело засмеялся.
Стихи эти я слышал впервые, они мне понравились. (Вернувшись в батальон, я прочитал их подпоручику Докуке и спросил: «А как дальше?» Мне казалось, подпоручик должен знать. Он пренебрежительно пожал плечами: «Не знаю».)
Провожая меня, Лизунов во дворе тоже передал мне для Ивана Свиридовича кисет, но не кожаный холщовый, с затейливой вышивкой.
Надо порадовать дружка хорошим табачком, а то самосад ему надоел. И спросил у меня: Куришь? Нет? Молодец! Не привыкай к этому зелью. Пользы от него никакой, а вреда много. Но кто привык, тому, брат, скучно жить без цигарки. Радости мало у рабочего человека. Цигарочку пососешь легче на душе станет. И, наклонившись поближе, тихонько предупредил: Газетку, что в кисете, никому на курево не давай. Выразительно подмигнул: Динамит в ней. Взорвется. Если ты друг Ивана Свиридовича, значит, парень с головой и понимаешь что к чему. Заходи. Мы тебе трофейный револьвер отремонтируем, не будешь таскать этот карабин. Не по плечу он тебе.
Крепко пожал руку на прощание и еще раз подмигнул: мол, держись!
А у меня затрепетало сердце: вот оно, то тайное, неведомое и опасное, о чем я подумал, когда получил кисет от Ивана Свиридовича. Грудь распирало от гордости, что такие люди доверили мне свою тайну. Сгорал от нетерпения поскорее заглянуть в кисет: какая она, тайна? Неужто одна газетка? Но что ж это за газетка, которую так секретно надо передавать?
Ни Иван Свиридович, ни тот солдат в фартуке не предупреждали меня, чтоб я не заглядывал в кисет. Я имел право посмотреть. Но было страшно. Казалось, пока я не знаю, что несу, я как бы не имею к этому отношения и ничто мне не угрожает. А когда узнаю перешагну какую-то грань, кому-то изменю Кому? Богу, царю, капитану Залонскому? Мне никому не хотелось изменять. Всем хотелось помочь. Капитан хороший. Иван Свиридович тоже хороший. Но Залонский помещик. Иван Свиридович рабочий и учит солдат не любить господ, не верить им. Кому же я должен служить?
Нес я этот легкий кисет за пазухой, словно бомбу. За селом долго искал такое место, где бы никто даже издалека не мог увидеть, что достал я из-за пазухи, что разглядываю. Сперва в густые приречные кусты забрался. Нет, ненадежно. Тебя не видят, но и ты никого не видишь. А вдруг поблизости за кустом лежит кто-нибудь? Мало ли народу ходит между штабом и передовой? Да и крестьяне работают в поле, август поздние яровые жнут. Свернул с дороги в чистое поле, на стерню, лег в борозду, достал кисет и долго боялся развязать, будто и впрямь в нем динамит.
Газета была сложена такой же книжечкой, как и та, что лежала в кисете Голодушки. Разворачивал я эту книжечку с необычайной осторожностью, словно боялся, что газета может рассыпаться в прах. Чуть не заплакал от нового разочарования и обиды, когда прочитал название: «Инвалид». Газета эта так же, как «Наш вестник», присылалась в батальон; я слышал, как однажды Иван Свиридович, читая ее солдатам, высмеивал лживого «Инвалида». Неужто он и Лизунов решили посмеяться надо мной, позабавиться? Но вдруг из «Инвалида» выпали на землю два желтоватых листка. И в глаза сразу бросились непривычные слова заголовка: «Товарищи солдаты!»
Вот оно, это неведомое!
С душевным трепетом шептал я, как молитву, простые, правдивые и страшные своей смелостью слова листовки:
«Два года льются потоки крови и гибнут миллионы рабочих и крестьян. Страна без хлеба, без топлива, без одежды и обуви вот до чего довело хозяйничанье самодержавных властителей. Смерть в окопах, смерть в царских казематах вот что нас ждет. Где же выход из этого тупика? Выход в борьбе за свержение царского самовластия. Только революционное выступление пролетариата и революционной армии сможет положить конец этой кровавой бессмысленной войне, которая несет разорение и неволю трудящимся массам крестьянам и рабочим. Становитесь в ряды революционной армии под красный стяг Российской социал-демократической рабочей партии! Один за всех, все за одного! Да здравствует революционное единство солдат и рабочих!»