А дед твой молодчина. Знает, что нам надо. Книжка правильная. Как песенник. Хором будем петь песни Кобзаря. Все украинцы, русские, белорусы. Приходи тебя научим.
Тогда я спросил у него:
Иван Свиридович, а кто такой Ленин?
Ленин? А кто тебе говорил о Ленине?
Вы же как-то сами сказали солдатам, что есть такой ученый человек рабочих учит и вас научил А я слышал от господ офицеров, что он хоть и русский, а хочет, чтобы немцы разбили нас.
Офицеры говорят о Ленине? удивился и, казалось, обрадовался солдат. Ну, ну, расскажи, что ты слышал? И увел меня подальше от колодца, вокруг которого всегда толпилось много солдат, в ложбинку, к болоту. Посоветовал! Скидай рубашку, погреемся на солнышке.
Мы легли на влажную траву под ольховый куст, в тени. Послушал он, о чем говорили офицеры в вагоне, задумался. Долго думал. Мне даже показалось, задремал. Нет, проговорил:
Трудно тебе, хлопец, понять все сразу. Крепко тебе голову морочили и морочат. Но если ты мне веришь и нашей дружбой дорожишь, так знай: Ленин лучший друг таких, как мы с тобой, рабочих, солдат. Он учит, что хозяевами в стране должны быть те, кто трудится. А кто трудится на земле, кто работает на заводе? Фабриканты, господа? Или, может, сам царь пашет и сеет?
Не поделят, сказал я.
Что не поделят?
Землю не поделят. И заводов не поделят. На всех не хватит.
Иван Свиридович засмеялся и легко щелкнул меня по лбу:
Эх ты, голова садовая! «Не поделят»! Ничего-то пока не понимаешь! Ну ничего, если крепко захочешь, поймешь что к чему. Голова у тебя хоть и садовая, однако не пустая. И мозгами ты умеешь шевелить.
То лето было жаркое. Помните, царь бросил в июне миллион солдат на немецкие укрепления, но наступление на Западном фронте захлебнулось в крови? Среди офицеров царил подъем в связи с успехом генерала Брусилова на юге. Даже прапорщик Докука рвался в бой. Батальон капитана Залонского успешно атаковал немецкие позиции, и мы продвинулись вперед. Между прочим, еще ранней весною нас перебросили на другой участок фронта, на юг от родных моих мест, за Несвиж, и я не мог больше мечтать, что когда-нибудь победителем ворвусь в свою Соковищину, в Липуны и освобожу от «немецких вандалов» (о, слов я нахватался!) мать, дядю, бабушку, сестер. Вообще, детские мечты о подвигах вот бы совершить что-нибудь героическое! как-то незаметно отступили; теперь, как и другие солдаты, я стал думать о том, как бы выжить в этой мясорубке, только солдаты об этом рассуждали вслух, а я пока стеснялся, чтоб не посчитали трусом.
Но наступление окрылило и меня. Вооруженный револьвером, я ни на шаг не отставал от своего командира, готовый грудью заслонить его от пули и сабли. И солдаты в первый день шли в атаку дружно, хотя половина их осталась лежать в
мягкой, высокой, всю весну не хоженной траве ложбины, разделявшей наши и немецкие позиции.
На третий день нас контратаковали немцы и погнали назад, на старые укрепленные позиции, а потом дальше. Тогда нас снова бросили в наступление, чтоб отбить свои обжитые окопы. Через неделю таких боев из батальона почти никого не осталось. Тогда весь полк отвели в тыл на пополнение. Среди новобранцев еще безусых чувашей и мордвинов, иные из которых выглядели скорее детьми, чем солдатами, и бородатых суровых тамбовцев запаса третьей категории оказалось несколько московских рабочих. Они выделялись своим внешним видом, поведением. Потом я узнал, что на фронт их послали в наказание за то, что они плохо вели себя на заводе. «Плохо вели» для меня тогда значило не хотели работать. А я не любил лентяев, поэтому отнесся к этим людям с подозрением.
Залонский, прочитав секретный пакет, выругался и произнес непонятные мне слова:
Не хватало еще мне выполнять жандармские обязанности.
Иван Свиридович после весенней контузии был назначен писарем роты.
Командир батальона и начальник штаба заняли лучшую в деревне хату: хозяйка и ее дочери сами готовили, подавали на стол, мыли посуду, и у меня оставалось свободного времени больше, чем когда бы то ни было.
Писари батальонный, студент-доброволец, и первой роты, Иван Свиридович, со своими железными ящиками жили на том же дворе в просторном амбаре. Естественно, я вертелся возле них, ночевал с ними; в амбаре было прохладно, пахло зерном и травами. Поэтому помню, как Иван Свиридович, познакомившись со списком пополнения, радостно потер руки:
Золотые люди стали прибывать.
Кто это золотой у вас? спросил студент.
Да эти бородачи тамбовцы, ответил Иван Свиридович.
Нашел золото седых дедов! Им лапти на печи плесть, а не в атаку ходить.
А я почему-то сразу догадался, что Иван Свиридович имеет в виду не дедов, а московских, заводских. Мне очень хотелось спросить, почему они «золотые». Я уже знал, что у Голодушки свой взгляд на людей и на житейские явления; если он не сказал правды батальонному писарю, значит, это тайна, которую не каждому можно доверить. И эти люди, видно, не так плохи, как я подумал о них, услышав недовольное ворчание офицеров: «Всю крамолу к нам».
Один из этих «крамольников», Павел Кузнецов, в первый же день завоевал популярность в батальоне: музыкант, песенник, шутник. Этакий беззаботный весельчак. Всем он понравился, хотя некоторые старые солдаты, слушая его припевки, сумрачно бормотали: «Поглядим, как ты в бою запоешь».