Ты оставайся здесь, и так же осторожно пошел за солдатами.
У мальчика блеснула мысль: «А зачем мне тут мерзнуть? Не сигануть ли в другую сторону домой? Если быстро побежать согреешься и скоро будешь на печи. Вот радость будет домашним!»
Он не сразу почувствовал, что сзади, у его ног, лежит человек. Почувствовал удивился и испугался. Ничего раньше Пилипок не боялся, а теперь испугался.
«Стерегут. Зачем меня стерегут?»
Черкес подполз и лег рядом, на то место, где лежал ротмистр, защелкал языком:
Малчык, зачем вел? Зачем рэзат, нэ понымаю. Мала стрелять, мала рубать шашкай, да? Нада рэзат горла, да?
Пилипок понял, что ротмистр и черкесы пошли резать немецких солдат. Представил, как их режут сонных, ужаснулся. Вспомнил слова молодого офицера со странной фамилией Докука: «Вам хочется крови? Это же не война это бойня!»
Пилипок подумал, что если его стерегут, то, наверно, не хотят отпускать домой, и решил: «Не верят, что ли Убегу. Как пойдем лесом убегу».
Ночную тишину разорвал жуткий крик там, на батарее. И сразу же грохнул выстрел. Взвилась ракета, зашипела и погасла в воздухе. Вокруг началась стрельба. Невдалеке застучали сапоги о землю бежали. В свете второй ракеты, более далекой, Пилипок разглядел, что бегут ротмистр и черкесы, несутся изо всех сил мимо них, к лесу и болоту. Мальчика тоже охватил страх: он забыл о своем желании убежать и бросился вслед за ними. Черкес, что был рядом с ним, задыхаясь, взывал:
О аллах! О аллах!
Пилипок никогда раньше не слышал такого слова и думал, что тот зовет кого-то из своих. Но разве такой тихий оклик мог услышать аллах?
Стреляли по всему фронту. Вероятно, на немецкую тревогу откликнулись русские окопы. Дальние орудия стреляли, конечно, в белый свет как в копеечку. Но на батарее, вероятно, услышали или увидели, куда побежали «ночные гости». Пули цвинькали над головой. Один из черкесов упал и закричал таким же полным ужаса голосом, как кто-то там, на артиллерийской позиции. Черкесы бросились назад, подхватили раненого товарища, понесли.
Только ротмистр не остановился, он ругался, подгонял:
Быстрее! Вы! Жалкие трусы!
В лесу пошли медленней. Останавливались. Настороженно вслушивались в далекую и близкую канонаду, которая постепенно затихала. Слушали каждый шорох. Пугались собственных шагов. Добрались до густого ольховника и там увязли чуть не по пояс в болоте. Цеплялись за кочки, за корни. Падали. Раненый стонал.
Ротмистр был разъярен это чувствовалось по его шипению, но молчал, не ругался.
Боялся повысить голос. Вдруг он злобным шепотом набросился на Пилипка:
Ты куда нас завел, Сусанин?
А разве я вел? Вы сами бежали, на этот раз смело возразил мальчик.
Да, бежали, помолчав, согласился ротмистр. Как зайцы. Как жалкие трусы. Тьфу! Прославленные лазутчики! «Языка» и того не могли взять. Да я со своими казаками
Горцы, остановившиеся отдохнуть, заговорили меж собой по-своему. Потом один сказал ротмистру:
Зачем, ваше благородие, ругать? Зачем не брал казак? Наш лазил балота, да? Наш ходил горы! Как его брать, «языка», когда он кричал, как резаный баран?
Ротмистр сурово оборвал:
Разговоры!
Вышли из ольховника к голому болоту, над которым висел белый туман. Остановились на сухом взгорке, не зная, куда идти дальше. Где он, тот плес чистой воды, под которым скрывался настил, направо или налево?
Ротмистр послал искать Пилипка и одного из черкесов.
Пилипок был уверен, что они отклонились вправо. Он знал, что ночью почему-то всегда отклоняешься вправо, так часто бывало, когда он водил лошадей в ночное. Пошли налево. И вскоре нашли знакомый плес.
Вернувшись в отряд, мальчик решил, что он свою задачу выполнил честно, до конца, и даже больше, чем думали они с дядей Тихоном, а потому робко, волнуясь, забыв о воинском звании, сказал офицеру:
Дядечка, мне же домой надо. Я пойду
Ротмистр не сразу понял:
Куда домой?
К своим. К матери В Липуны.
Ты что рехнулся? Слышал, какой мы тут шум подняли? Кроме того, мне приказано доставить тебя в полк живого или мертвого.
Это «или мертвого» страшно поразило мальчика. «Зачем я им, да еще мертвый?»
Испуганный, он уже больше не думал о побеге. Послушно пошел через болото. Опять впереди.
Вот так местный мальчик Пилипок Жменька стал рядовым сто семнадцатого Екатеринославского пехотного полка Второй армии Филиппом Жменьковым, прерывая рассказ, заключил генерал с грустной улыбкой.
Я понял: та далекая октябрьская ночь была межой, за которой начиналась совсем другая биография, иная судьба, да и сам человек стал иным.
О своем лапотном детстве генерал рассказывал с умилением, прочувствованно, подробно, с деталями, но как бы со стороны: видимо, не только нам, слушателям, но ему самому казалось, что рассказывает он не о себе, а о ком-то другом. Не зря, видимо, и форму рассказа избрал такую от третьего лица: герой не я, а он, тот далекий мальчик.
Давно остыли остатки нашего грибного супа, засохли на газете ломти хлеба. Сгорели сучья, которые мы с Михасем натаскали, ожидая генерала. Невысокое сентябрьское солнце, которое в полдень выглянуло из-за туч и еще славно грело, стало закатываться за молодые сосны, обступившие просеку, на которой мы так уютно обосновались.