Он торопливо отпихнул Семена от ванны, словно боясь услышать возражение. Но тот уже и сам обходил его сторонкой, с комичной тревогой в хищно расставленных желтоватых глазах.
Петр, ты слышишь?
Ну, что там? донеслось из кухни. Дай спокойно червячка заморить.
Как что? Как что? Мы, кажется, слишком беспечно отнеслись к возможности пересола! Человек на грани катастрофы, а ты спокойно жуешь колбасу! Нет, ты вглядись в это беспредельно честное, интеллигентное лицо, на котором уже проступают признаки неизлечимой болезни, известной в латыни под названием аморе мортус!
Слова привычно били из Семена, как вода из брандспойта, но сейчас что-то настораживало в этом фейерверке сухая, недобрая затаина.
Ну, чего ты на меня уставился? Мойся. И убери с лица свою колкую улыбочку, а то я краснею Шеф!
Сунув голову под душ, Юрий с облегчением вздохнул. Черт бы побрал Семена, а заодно и Шурочку. Почему его должна волновать судьба чужого человека? Шеф! Дурацкая кличка, которой он обязан Любе Стриж. Это она, радушно приняв Шурочку, решила, что гостье нужно создать «теплую атмосферу»: человек в чужом городе, у нее какая-то семейная драма, она не должна чувствовать себя одинокой.
Как бы не так! Не только в городе во всем районе, наверное, не осталось уголка, где бы не побывал за месяц ее голубой «Москвич», развозя рабочих на крестины, именины, свадьбы. По утрам у нее припухшие глаза. Опаздывает, зато к концу дня удивительно пунктуальна. Без пяти пять на ней уже пыльник. «Что так рано?» «Пока выйду, будет ровно пять». Куда только он ни пытался ее вовлечь начиная от стенгазеты и кончая лагерной комиссией (ведь у нее тоже ребенок), ни разу не явилась. Начнешь уговаривать взглянет как в пустоту.
Правда, сегодня Да, что-то с ней сегодня случилось: приглашала. Только незачем было говорить ему «шеф» И еще она сказала «Юрочка». Странно
Нащупав полотенце, протер глаза. В дверях, прислонясь к косяку, стояли Петр и Семен. В руке у Семена качалась алюминиевая сковородка. Тонкие ноздри его насмешливо вздрагивали.
По-моему, ты все-таки не прав, сказал Юрий упрямо. Вот если к женщине ну, в общем, к человеку относиться с уважением, он не сможет не оценить этого, тем же и отплатит, вот так!
Он опустил ресницы, длинные, черными метелками, с внезапной остротой понял, что вид у него в эту минуту до отвращения наивный.
Ангел! прошептал Семен.
Лучше
ангел, чем черт.
Синева. Чистота. Сверкающие высоты!.. А вообще, оставь ее в покое.
Хватит! перебил Петр, оттирая плечом Грохота. Один ноль в пользу возвышенных натур. Самое время поручить ему дело сугубо земное.
Например, поджарку, поддакнул Семен. Мясо режут так: берут ножик
Хотите стряпайте. А я не хочу. И в кино тоже.
Приятели молча переглянулись.
Ну, это уже предательство, поморщился Семен. Сам установил строгое домашнее расписание Ладно, мы тоже не пойдем. Ляжем и будем голодать. И пусть тебя замучит твоя чистая совесть. Все! Через полчаса идем. Спустимся в кафе, Фиса сдает смену и отвалит нам из собственного резерва на десертик. А мы ее с собой.
За ее же счет?
Сдаюсь, сказал Семен. Пошли, Петр, человек просто экономит, как бы его на билет не раскололи.
А с Шурой бы пошел? спросил Петр.
Н-не знаю.
Вот видишь, усмехнулся Семен. Я же сказал: катастрофа. Гибель «Титаника».
Чудак, вздохнул Петр, канителиться тут весь вечер?
В комнате сгущались сумерки, квадратом алела распахнутая на закат балконная дверь, по бокам ее опавшими парусами колыхались занавески. Стол. Кровать. Этажерка.
Читать не хотелось.
В углу валялись забытые гантели. С детства он мечтал быть высоким, потому и стал заниматься. Оказалось, что поднимание тяжестей тормозит рост. Но уже было поздно, привык. Мать качала головой, когда он, уезжая, запихивал эти болванки в брезентовый куль. Взял бы лучше вещмешок с ватрушками. Спорить с сыном было бесполезно. В пятнадцать лет он уже работал, да и потом, после армии, был не только студентом, но и кормильцем.
Поднял литые кругляши, выжал их пару раз, подбросил. И отошел, придвинув плетеное кресло к балкону. Положительно не знал, чем заняться.
С кухни доносились перестук посуды, ворчливый голос Семена. Потом он крикнул:
Шеф! Помоги завязать галстук.
Скрипнула дверь. Юрий повернулся в кресле.
Тю! фыркнул Петр. Уже в пижаме?.. Мы тебе там оставили, с лучком.
Ладно.
Может, все-таки сходим? После кино потанцуем.
Нет, надоело слушать всю дорогу Семена да смотреть, как буфетчица Анфиса заискивающе хохочет. Не нужна она ему, и он ей, наверное, тоже.
Сыграли бы здесь в шахматишки. Кой черт там делать?
На круглом курносом лице Петра пестрели веснушки, верхняя короткая губа обнажала десны, казалось, он все время виновато улыбается. Юрию вдруг захотелось, чтобы он остался. Но
Пошли, Петруха! прозвучало за дверью.
С минуту еще туфли Петра поблескивали на пороге, затем исчезли. Ну и пусть. Одному даже лучше.
Облака уплывали к закату белые, с плоскими алыми днищами. И далекая заводская труба над срезом балкона тоже плыла. Потом все остановилось. Бездонное небо кружило голову. Тугая, колышущаяся синева. И в ней далеко-далеко проклюнулась первая звездочка. Лучи ее росли в смеженных ресницах, маня и тревожа. Может быть, та самая, что виделась в детстве с травяного поля за аэродромом, где он ждал с полетов отца. Скалистая звезда с красным цветком альпареллой на самой вершине.