Вот, набрала, тилько все старые, едне сказки
И он понял, почему от нее пахнет лесом ходила по хуторам.
Стеф!
Да
Ты пришла?
Ну.
Она потянулась к нему и, замерев, потерлась щекой о плечо даже дыхание перехватило. И он вдруг понял, что сейчас произойдет невероятное, чего он не мог допустить, не имел права
Сядь, сказал он, мягко высвобождаясь, ты по делу или так?
Или так
Что-нибудь случилось?
Мама з Ровно пшиехала. Оформила документы. Через десенть дней поедем.
Ты же не давала согласия!
«Господи, к чему это теперь!»
Не вем. Цо мне делать, не вем.
Он смотрел с койки, из темного своего угла, как она снова закружила по комнате, дурашливо вертелась на каблучках. Что он мог ей посоветовать сейчас?
А она все расхаживала, изредка поглядывая в окно, словно что-то могла там разглядеть. Потом вдруг присела рядом на топчан. Сказать? Что? Вправе ли он вмешиваться в ее жизнь, если у самого все рушилось?
Мне не хочется Я тут родилась, привыкла.
«Не то, не то. А что же, собственно»
Анджей Она умолкла, точно собираясь с духом. Ты И, неловко рассмеявшись, будто всхлипнув, добавила: Може, ты еден чловек, которому я верю. Посоветуй Матка боска!
Самое ужасное было бы сейчас объясниться, вызвать жалость. Он не знал, насколько серьезно ее чувство и, вообще, чего оно стоит в ее годы. Наверное, она бы его не бросила, в чем-то они были похожи, такие разные во всем он со своим коротким житейским опытом и она веселая, забавно религиозная, с открытой душой, делавшей ее сестричкой для всех. Он обнял Стефку, ощутил на щеке горячее дыхание, прядь, упавшую ему на глаза, всю ее, теплую, дрожащую, зашедшуюся в жалобном шепоте:
Анджей, плохо мне, Анджей.
Что с тобой?..
Ниц. Мовчи. Вот я пшишла, сама пшишла.
Стеф, родная моя.
Послышались чьи-то осторожные шаги в прихожей Юра.
Товарищ лейтенант, вы спите?
Нет!
Хорошо. Потом зайду
Хлопнула дверь. У него было такое чувство, будто он совершает преступление.
Стеф, сказал он, умру я без тебя.
Лунный серп под обрезом окна казался повисшей во тьме раскаленной секирой. Он не спускал с него глаз, а Стефа, прижавшись к нему, все спрашивала, отчего они у Андрея стали синими. Днем серые, а сейчас синие. «И чего в них така тенскнота?» Как будто ничего не произошло. Главное, что ее занимало: почему он невесел?
Потом она осторожно повела губами по его щеке:
Колючий
И смешно схватилась за голову:
Ой, вшистки шпильки потеряла.
Стеф, сказал
он, прости меня. Я не должен был этого делать.
Не поняла
Я, наверное, подлец У нас ведь нехорошее стряслось.
С шорохом посыпались ее шпильки. Даже в темноте он различил ее отчаянный, ждущий взгляд. Вдруг вскочила и, накинув кофту, бросилась к вешалке. И стала отыскивать пальто.
Постой, я объясню Я виноват
Не, не виноват, я сама Ой, зовсим забыла, корова не кормлена
О чем ты, я же тебе говорю, у нас беда Во взводе! Из-за этой кражи. И мне не выпутаться.
Но она, казалось, ничего не слышала и только повторяла:
Нет, нет, нет И все никак не могла попасть в рукава.
Ты что, не понимаешь, черт подери! Я же тебе русским языком
Чего ты лаешься, Анджей, чуть слышно сказала она, як ты можешь?
Прости.
Як ты мог
Тишина, точно гром, придавила обоих.
Да-да, я понимаю Взводе Неприятности То очень важно, зачастила она, уже держа на весу связку книг, и ни с того ни с сего снова засмеялась и что-то опять заговорила, о каких-то пустяках, об этих сказках, собранных сегодня, пять тоненьких и одна толстая на английском языке «Пиквик клуб». Правда, не сказка, зато бардзо смешна.
И, спохватившись, толкнула ногой дверь
Была и нет Как будто и не было вовсе. Все произошло как в дурном сне. Он застонал, как от боли, сжав челюсти. В жизни не плакал. Чего только не пришлось повидать на войне, в спаленных деревнях, скольких похоронил друзей, еще не успевших остыть, минуту назад делившихся махоркой, не подозревая, что это и есть последняя затяжка
Теперь он жалел, что остался в живых. Никогда не думал, что можно об этом жалеть. Будто оборвалось внутри. Он оделся и выбежал наружу, в мозглую темень, словно все еще не веря, что она ушла. Может, стоит где-то рядом, ждет И глупо, совсем по-детски ожидая милости у этой холодной ночи, позвал:
Стеф!
Было тихо и звездно. Он знал, что не пойдет за ней, будет жить эти три оставленных ему дня какой-то незнакомой, неприкаянной жизнью, без ожиданий и надежд. И взгляд его, ослепший от этого звездного пустого неба, словно бы вернулся вовнутрь, в глухие потемки души Еще кольнула мысль, что подполковник-то уехал не простившись. Вот оно как. А ведь это кое-что значит. Это очень многое значит. Ну что ж, все правильно. Даже весело стало от прихлынувшего отчаяния. Весело и пусто. Оставалось ждать развязки. Уж она-то не замедлит это он тоже знал.
С этим и уснул, укутавшись шинелью, а когда очнулся, солнце уже серебрило косым лучом наледь на подоконнике. Часы показывали десять. И Юра не разбудил: пожалел, что ли
Довбня сидел, подперев рукой тяжелый подбородок, шевеля мокрыми, оттаявшими бровями, и что-то писал. Волосы на лбу слиплись, и он то и дело поправлял их пальцем.