Исико-сан сделает мне харакири, быстро сказал я, если этот колобок грохнет хоть одно зеркало.
Харакири ты можешь сделать только сам, нравоучительно сказал Витька. Исико-сан вполне ограничится йокомен-учи от левого уха до правой пятки.
Я живо представил роскошную картину и, вздохнув, кисло улыбнулся.
Поехали-поехали, сказал Витька.
Было видно, что нетерпение распирало его.
Время остановили? деловито напомнил я.
Сейчас это ни к чему, сказал Эдик, тогда мы закрывались от нашего собственного голема.
Мы снова запустили «Алдан-ЗМ» и поставили на прогон вариации иерархических полиграмм. По накатанной дорожке дело пошло значительно быстрее. Эдик и Роман перестраивали умклайдеты. А Витька, явно вдохновленный первым опытом, создавал образ. Когда полиграмма хлопнулась на положенное место, мы осмотрели дело рук своих.
Фидий, сказал Роман, Микеланджело и Сидур в одном флаконе.
Административный толем стоял в углу и ворочал шеями. По какому наитию Витька создал его трехглавым, я не понял. То ли он хотел увековечить Тройку, бесчинствующую на семьдесят шестом этаже, то ли в его представлении администрация сливалась с образом трехголового Горыныча, но поскольку Микеланджело у нас был разлит в один флакон с Сидуром, а магистры ни о чем Витьку не спрашивали, замысел остался для меня тайной. Головы были одинаково кастрюлеобразны и двигались синхронно.
Какой красавец, сказал Эдик, смещая умклайдет на середину ладони.
Что-нибудь спросим? Я взглянул на Романа.
Не стоит, улыбнулся Роман- Этот еще более недалекий, чем наш.
Битва! Коррида! сказал Витька. Сашка, убирай зеркала, выноси мебель. Торо и тореро. Нет! Два торо!
Ребята! завопил я.
Не бойся, сказал Эдик, за круг они не выйдут.
Я поверил и успокоился.
Тем временем администратор бочком, бочком подкатился к оппоненту и со всего размаха звезданул его по голове глиняной папкой, которой его снабдил создатель Витька, явно в яесть Модеста Матвеевича Камноедова.
Решили-постановили-освоили! каждая голова рявкнула свое; голоса были как в кинокомедии-буфф: тоненький, мелодичный и грубый бас.
Научник потряс глиняной макушкой, четко рассчитал движение и провел прекрасную подсечку.
В гробу видали, прожужжал он. Останешься без съедобной елки, тахионного звездолета и кварковой бомбы!
Администратор покатился по полу, стуча головами друг о друга.
Витька зааплодировал. На шум и гам начали стекаться сотрудники. Прилетела Стеллочка с надкушенным бутербродом в одной руке и чашкой чая в другой. Появились дубли Жиана Жиакомо и Кристобаля
Хозевича, причем последний был вооружен бандерильей.
Тем временем администратор поднялся, расставил коротенькие ручки в стороны и пошел на противника, щелкая тремя парами челюстей. Научник пытался прикрыться снизу, но лишился части лысины и половины уха, озверел и, обхватив супротивника за бока, повалился с ним на пол. Они визжали, катались, дубасили друг друга по мослам, грызли глиняные жилы, в общем, вели себя безобразно.
Тебе это ничего не напоминает? спросил Роман.
Драку школьников, сказал я.
Вот-вот, задумчиво сказал Роман.
По-моему, разогрелись, сказал Витька оценивающе. Пора модулировать рисунок борьбы.
Попробуй коэффициент десять в шестой. Это где-то лет двадцать спустя. Событийная ошибка будет чудовищной, зато эмоциональная компонента весьма точной.
Витька тремя пассами материализовал громадное серебристое покрывало и набросил на сцепившихся големов. Я почувствовал головокружение.
Глава седьмая
Образы и облики наплывали волнами, летели, смешивались, переплетались. Больше всего это походило на полет над рваным облачным слоем: то внизу покажется город, то река, то степь с пятнами пожаров, то бесконечное море.
Я прекрасно понимал, что стою в родном машинном зале, что вокруг столпились ребята, но поток искусственного времени повергал нас в Будущее. Всплывающие картины оказались не менее эпичными, чем в воображаемом будущем машины Луи Седлового.
Я видел космонавтов, шагающих по Луне, видел сотни знаменитых магов, перебирающих гнилую картошку в ангарах и дергающих кормовую свеклу на полях, я видел боевых ифритов, скованных словом в подземных шахтах, и несчетное число маленьких серых чиновников, наводнивших все этажи НИИЧАВО.
Дыры в тучах исчезли вместе с самими тучами. Ясное голубое небо рвалось в окна. Я стоял на первом этаже института среди знакомых портретов с ликами корифеев. Все так же вокруг меня громоздились заброшенные гипсовые фигуры, старые приборы, которые выбросить было жалко. Тот же ледяной смрад в нишах, знакомое позвякивание, взревывание Змея Горыныча в подвале. Лишь я чувствовал себя бесплотным. Я озирался и понимал, что боюсь. Безотчетно боюсь и абсолютно беспричинно, Здесь обитало наше будущее, истинное, не придуманное кем-то, а созданное, сотворенное из нашей гениальности и нашей глупости, упрямства и соглашательства, достижений и провалов
Я вздрогнул: за окном вдоль лабазов медленно шел пожилой человек с черным карликовым пуделем на поводке. Человек остановился, придерживая спешащего пуделя, и посмотрел в мою сторону. Вряд ли он мог видеть меня С трудом я мог представить, что буду так выглядеть двадцать лет спустя.