Образ ритуального трона хаттов, покрытого шкурой льва и леопарда, несомненно, имеет общие черты и с упомянутыми выше статуэтками из Хаджилара и Чатал-Хююка, «львиным местом» «Законодательства» Хаттусили I и представленными, например, в африканских культурах обрядами коронации, во время которых вождь, правитель становился или усаживался на шкуру леопарда.
В хеттской социальной организации исследователями выявлен целый ряд других элементов, унаследованных от хаттов. Это титулы хеттского царя, царицы, царевича и целого ряда придворных. Из хаттского заимствовано название дворца и некоторых строений при нем. Здесь речь идет не просто о заимствовании обозначений, а о влиянии хаттской социальной организации на хеттскую. Как считают некоторые исследователи, влияние хаттской социальной организации обнаруживается и в специфической иерархии царя и царицы в этом царстве. В иерархии царя и царицы в хеттском царстве, по-видимому, можно видеть продолжение хаттской традиции дуальной формы власти (с двумя царями мужчиной-царем хат. katte и женщиной-царицей хат. kattah ), следы которой обнаруживаются и в городах-государствах периода ассирийских торговых факторий в Малой Азии.
Наследие хаттов продолжает ощущаться даже в поздний период истории хеттского царства. В частности, привлекает к себе внимание «царский» ритуал этого периода, связанный с «заменой» царя. У хаттов и хеттов царь рассматривался как символ плодородия коллектива и через определенное время его «заменяли». В отличие от сходных обрядов, практиковавшихся у многих народов мира, во время которых стареющего вождя (царя) убивали, в поздних хеттских ритуалах, заимствованных из месопотамской традиции, царя подменял военнопленный или с этой целью использовали статую. Военнопленного облачали в царский наряд и по завершении обряда изгоняли из города. На смену изгнанному «старому царю» вступал на престол «новый царь» (т. е. прежний правитель). Согласно описанию одного такого ритуала, статую облачают в царские одежды, возлагают на голову диадему, вставляют в уши серьги, а ноги обувают в хаттскую обувь. Использование хаттской обуви в этом ритуале архаизм, восходящий к древним хаттским обрядам «замены» царя.
Говоря о хаттах, Дж. Маккуин отмечает лишь то, что хаттский язык в структурном отношении сильно отличается от индоевропейских. Действительно, до сравнительно недавнего времени мало что было известно о генетической принадлежности хуррито-урартских и хаттского языков. В разное время высказывались гипотезы о родстве их с некоторыми кавказскими. В 1954 г. лингвистами польским исследователем Я. Брауном и кавказоведом Г. А. Климовым была выдвинута гипотеза о родстве хуррито-урартских языков с восточно кавказскими (куда относятся дагестанские и нахские: чечено-ингушские языки). Разрабатывая эту гипотезу, И. М. Дьяконов отметил целый ряд фонологических, лексических и морфологических сходств между хуррито-урартскими и восточно кавказскими языками, показав тем самым вероятность их родства.
В 20-х годах швейцарским востоковедом Э. Форрером была
высказана гипотеза о родстве хаттского с западно-кавказскими языками (иначе абхазо-адыгскими, сюда относятся абазинский, абхазский, адыгейский, кабардино-черкесский и убыхский языки). Эта гипотеза положительно оценивалась некоторыми востоковедами и кавказоведами, так как исследования хаттского, проведенные уже после Э. Форрера, показали типологическое сходство принципов структуры этого языка и абхазо-адыгских. Однако типологическое сходство, каким бы близким оно ни было, не доказывает родства. В самые последние годы В. В. Иванов на основе детального анализа хаттских текстов провел систематическое сравнение хаттского и абхазо-адыгских языков. В результате выявлены важные данные, свидетельствующие в пользу теории об отнесении хаттского языка к северо-западно-кавказским.
Существенным препятствием в решении проблемы внешних связей восточно кавказских и западно кавказских языков является недостаточная исследованность самих этих языков и их связей друг с другом. Согласно точке зрения, разделяемой рядом советских лингвистов-кавказоведов, восточно кавказские и западно кавказские языки родственны южнокавказским [т. е. картвельским грузинскому, мегрельскому, чанскому (или лазскому) и сванскому] и образуют так называемую «иберийско-кавжазскую» семью языков. Однако западные кавказоведы считают, что родство «иберийски-кавказских» языков не доказано. Аналогичный вывод высказывают и известные советские специалисты-лингвисты Г. А. Климов и Т. В. Гамкрелидзе. «В случае, если генетическое родство кавказских языков не удастся доказать, придется «ограничиться констатацией факта, что они представляют языковой союз», пишет Г. А. Климов. Он же отмечает, что «на вопрос о возможности использования абхазско-адыгских и нахско-дагестанских материалов при реконструкции картвельских прототипов необходимо ответить отрицательно, поскольку генетическое единство всех этих языков остается необоснованным». Согласно Т. В. Гамкрелидзе, «гипотеза родства между картвельскими и северокавказскими языками в настоящее время не является доказанной и научно обоснованной, поскольку методом сравнительного анализа не удается установить между этими языками системы регулярных фонемных соответствий, являющихся единственным рациональным критерием для допущения изначального родства языков, их происхождения из общего языкового источника». По его мнению, одним из факторов, препятствовавших «развитию сравнительных штудий картвельских языков и установлению полной системы соответствий между ними, была теория генетического родства картвельских языков с северокавказскими» (следует отметить, что, согласно теории, выдвинутой В. М. Иллич-Свитычем, картвельские языки входят в «ностратическую» семью языков (вместе с индоевропейскими, семито-хамитскими, уральскими, алтайскими и дравидийскими): В. М. Иллич-Свитыч. Опыт сравнения нострэтических языков. Введение. Сравнительный словарь. Т. 1. М, 1971; Т. 2. М., 1976).