Он не продаётся, вмешался Проныра-Вор. Его голос был тихим, ровным, и от этого спокойствия по спине бежали мурашки. В руке он небрежно поигрывал тонким, как игла, стилетом. Он наш общий актив. Неликвидный, да. Но мы его не продадим. Мы его ликвидируем. Аккуратно.
Проныра слушал их, но не слышал. Голоса сливались в общий шум, во вселенскую мигрень, сдавившую виски. Он смотрел на их лица своё лицо, но искажённое, отполированное амбициями, властью, деньгами, жестокостью. Они все хотели что-то сделать. Исправить. Захватить. Уничтожить. Выбрать.
Именно в этот момент Хронометр издал новый звук.
Не гул.
Короткий, сухой, почти деликатный щелчок. Словно лопнула старая, пересохшая струна на лютне.
В тот же миг массивный дубовый стул, на котором всего полчаса назад дремал один из младших волшебников, прежде чем его согнала с поста паника, мерцанул. На долю секунды он стал прозрачным, как слеза призрака, а затем просто исчез.
Не сгорел. Не рассыпался в пыль. Не телепортировался.
Он был стёрт.
На его месте осталась лишь пустота и едва уловимый запах старой, сухой бумаги, мгновенно обратившейся в ничто.
Смерть, до того хранивший величественную неподвижность, слегка наклонил череп. Его коса, поднятая для финального, очищающего удара, замерла в воздухе. Он ничего не сказал, но Проныра вдруг понял.
Процесс пошёл. Без команды. Без разрешения. Аннигиляция, самое чистое и простое решение с точки зрения космической бюрократии, началась автоматически. Машина больше не ждала.
Этот щелчок стал последней деталью в мозаике, которая с болезненным скрежетом складывалась в голове Проныры.
Он смотрел на своих двойников, слишком поглощённых спором, чтобы заметить исчезновение стула. Они суетились. Пытались повлиять, изменить, направить, заставить.
Они кормили машину своей волей.
Воспоминания о других жизнях, до этого бывшие источником мучительной зависти и жгучего стыда, вдруг пронеслись в его сознании не как калейдоскоп сожалений, а как сухие, бесстрастные данные на пергаменте.
Вор, вечно оглядывающийся через плечо.
Герой-стражник, уставший от боли и потерь.
Архимаг, одинокий в своём холодном, как склеп, величии.
Пекарь, счастливый в своей простой, душной пекарне.
Все они были результатом выбора. Маленького или большого не имело значения. Пойти направо, а не налево. Украсть или пройти мимо. Сказать «да» или «нет». Жениться или остаться одному. Каждый выбор, каждое действие, даже самое ничтожное, было развилкой. Новой трещинкой на стекле реальности. Новым топливом для этого ненасытного гудящего механизма.
И весь шум мира крики его копий, треск магии, нарастающий вой Хронометра вдруг
схлопнулся. Он не исчез, он просто потерял смысл, превратившись в монотонный, далёкий фон, как шум дождя за окном в тёплой комнате.
В голове Проныры наступила тишина.
Абсолютная. Пронзительная. Звенящая.
Он слышал только два звука: свист собственного дыхания и медленный, тяжёлый, напуганный стук своего сердца.
И в этой тишине родилась мысль. Настолько простая и настолько чуждая всему, что он знал, что от неё перехватило дух.
Проблема была не в том, что выбрать.
А в том, что он вообще пытался это сделать.
Проныра сделал шаг.
Движение было неуклюжим, почти деревянным, словно он заново учился ходить. Старый, стоптанный ботинок шаркающе проскрежетал по каменным плитам, и этот звук прорезал гул, как нож.
Свара прекратилась мгновенно.
Архимаг Джиминиус опустил светящиеся руки. Проныра-Торговец замолчал на полуслове, его рот остался приоткрытым в форме буквы «о». Проныра-Вор втянул стилет обратно в рукав и замер, весь обратившись в напряжённое, хищное ожидание.
Они смотрели, как их неказистый, никчёмный оригинал сделал второй шаг.
И третий.
Он медленно, почти как во сне, шёл прямо к гудящему, вибрирующему сердцу хаоса.
Его медленное, простое, лишённое всякой видимой цели движение в самом центре урагана обладало большей силой, чем все их заклинания, угрозы и деньги. Оно было неправильным. Нелогичным. Оно ломало сценарий.
Он шёл, глядя прямо перед собой. Мимо своих разъярённых, недоумевающих версий. Они были похожи на актёров, которые вдруг увидели, как на сцену во время кульминации вышел статист и пошёл не в ту сторону.
Проныра остановился перед Хронометром.
Воздух вокруг машины был тёплым и подрагивал, как над раскалённой мостовой в полдень. Он пах пылью и чем-то ещё пустотой. Гул проникал сквозь одежду, вибрировал в костях, отдавался в зубах.
Перед его глазами, на кончике чувствительного эмпатического маятника, покачивалась в такт гудению его старая, помятая, засаленная шляпа.
Причина всего. Символ его нерешительности. Его проклятие.
На секунду в нём вспыхнул первобытный, яростный порыв. Сорвать её. Скомкать. Растоптать. Сжечь одним из заклинаний Джиминиуса. Сделать что-то. Показать им всем и в первую очередь себе что он больше не тот слабак, который вешает шляпу на конец света, потому что у него руки заняты.
Рука сама потянулась вверх. Пальцы дрогнули, потянувшись к полям шляпы.
Но он остановился.
Нет.
Это тоже был бы выбор. Это тоже было бы действие. Это тоже было бы топливо для огня.