Видимо, пока народ уходил, они успели поменяться местами.
Где Барон? спрашиваю я.
Кто?
Парень, который играл в «Роботрон».
Пошел смотреть «Донни Дарко», видимо.
Ну разумеется. Про «Кроликов» Барону слушать неинтересно, а заплатить семь долларов за фильм, просмотренный уже раз восемьдесят, это всегда пожалуйста.
А я неплох, замечает мужчина, кивая на экран.
Я подхожу и смотрю на счет. «Неплох» это мягко сказано. Барон бы в жизни столько не набрал, а он самый настоящий мастер «Роботрона».
Раньше я часто зависал в автоматах, говорит мужчина и оборачивается, сбрасывая капюшон.
Я мгновенно его узнаю.
И тут стоит кое-что заметить. Во-первых, мужчина, играющий в «Роботрон», мужчина, спросивший, знаю ли я Алана Скарпио, и есть тот самый знаменитый отшельник-миллиардер-филантроп, якобы победивший в шестой итерации «Кроликов», хренов Алан Скарпио собственной персоной. Во-вторых, я могу сколько угодно врать, что мы знакомы, но вижу я его первый раз в жизни.
У меня просьба, говорит он.
Какая? спрашиваю я.
С «Кроликами» что-то не так. Помоги мне во всем разобраться.
И с этими словами Алан Скарпио вновь приступает к игре.
2. И что, мы будем слушать про тупых дятлов?
кому интересно, зовут меня К. Точка. Просто К. Одной буквой.
Скажу сразу: да, К это сокращение. И нет, уточнять я не собираюсь. Разочарованы? Ничего страшного, уж как-нибудь переживете.
Все мое детство прошло на северо-западе Америки, у тихоокеанского побережья. Тогда мне казалось, что нет на свете более скучного и мрачного региона; уже позже, много лет спустя, в темной зелени древних улиц и потаенных жизней мне начала видеться романтика, а сейчас я понимаю, что зловещая правда скрывается где-то посередине.
Я не ребенок мы с друзьями успели застать залы игровых автоматов; но и доступ в интернет появился у нас с ранних лет.
С самого детства у меня развита эйдетическая память: способность в мельчайших подробностях запоминать изображения, слова и схемы. По крайней мере, так говорили родители; они называли мою память «фотографической», хотя это неверно. Фотографической памяти не существует а если бы и существовала, у меня ее нет. Я просто неплохо запоминаю образы, а потом могу их четко представить. Но для этого нужно увидеть в них какую-нибудь закономерность, которая сможет меня заинтересовать. Так что в учебе это не помогало. Я могу бросить на пол коробок спичек и на память сказать, сколько их было, но извлекать квадратные корни? Увольте.
Зато благодаря куче херни, вертящейся в голове, можно было забалтывать злобных задир, рвущихся почесать об меня кулаки. Получалось, правда, раз через раз, а к старшей школе и вовсе перестало, потому что способность сосредотачиваться на деталях и выискивать скрытые взаимосвязи перестала быть средством самосохранения и стала настоящей страстью.
Именно эта страсть к поиску закономерностей и разгадыванию шифров (часть из которых и шифрами не были) поспособствовала моему диагнозу: у меня нашли легкие признаки аутизма, начали выписывать лекарства и таскать по врачам. Но та же самая страсть привела меня к «Кроликам».
Обычно люди не помнят, откуда узнали о существовании игры. Может, заметили что-нибудь странное в глубинах интернета, прочитали обсуждение «экранов смерти», спрятанных в игровых автоматах восьмидесятых. Услышали от дальних знакомых о мальчишке, который погиб за игрой на «Атари 2600», о существовании которой никто и не помнил.
Но я точно знаю, где и когда началось мое увлечение «Кроликами».
В гостях у друзей семьи в Лейквуде, штат Вашингтон.
Детство мое прошло в том же штате, только в Олимпии, где-то в часе езды от Сиэтла; любой, кто здесь вырос, слышал про «Полибиус» игровой автомат, из-за которого в Орегоне якобы погибли люди. Но эта таинственная игра показалась мне куда более притягательной и куда более зловещей. Как и «Полибиус», ее окружало множество слухов: и о неизвестных людях в серых костюмах, и о психотропных эффектах, пагубно влияющих на участников. Вот только «Полибиус» был на слуху, а игру при мне ни разу не обсуждали по крайней мере, до того дня.
Каждый год Билл и Мадлен Коннорс, друзья семьи, устраивали посиделки в честь Дня независимости. У них было двое дочерей Энни и Эмили, старше меня на год и на три соответственно.
Сестры Коннорс слушали лучшую музыку, носили лучшую одежду обязательно с ремнями и шляпками. В тот день они надели высоченные полосатые котелки, словно из сказки доктора Сьюза; сказали, что купили их в самом модном магазине Лос-Анджелеса, на Мелроуз-авеню. Не знаю, врали они или нет. На тот момент юг страны ограничивался для меня Оклендом, где находился мой парусный лагерь.
Подвыпившие родители играли в дартс во дворе, а мне понадобилось вернуться в дом, где ждала кола (пить ее можно было только по праздникам). Но по пути на кухню до меня донеслись голоса: Энни и Эмили что-то обсуждали.
Они сидели перед компьютером, глядя в экран.
Ну что, ты «ЭверКвест» включать собираешься? спросила Энни.
Я нашла кое-что поинтереснее, ответила Эмили, открывая знакомый сайт. Они меня не замечали, но из-за дверей кухни мне открывался прекрасный вид на экран и на юзнетовскую новостную группу.