Длинные и широкие, с высокими бортами и деревянным каркасом, выкрашенным в темно-красный цвет, сани боярыни Шуйской блестели от нанесенного масла. Сверху их укрывал балдахин из темно-красной парчи, украшенный золотыми кистями. По бокам располагались специальные держатели для факелов, что позволяло путешествовать и в темное время суток с подобающим величием. Впереди саней, запряженных тройкой породистых коней, красовалась искусно выполненная решетка, украшенная бронзовыми накладками в виде львиных голов. Внутри они были обиты мягким мехом чернобурой лисицы, на сиденьях лежали бархатные подушки, а под ногами медвежья шкура.
Трогай! приказала Авдотья Шуйская кучеру, когда гридень поднялся на облучок.
У Боровицких ворот, на Торговой площади, откуда начинался путь боярыни домой на Юрьевскую улицу, царило привычное оживление.
Купцы с тяжелыми санями, скрипящими под грузом товаров, проворно проезжали через ворота, стремясь попасть в Кремль до закрытия торговых рядов. Их голоса сливались в какофонию, где каждый пытался перекричать остальных, стараясь продать свой товар лучше всех. Рядом с ними неспешно двигались бояре в богатых, похожих на драгоценные шкатулки каптанах, декорированных мехом и позолотой. Эти величественные экипажи, запряженные породистыми лошадьми, будто подчеркивали свое превосходство над простыми людьми. Воздух наполняли ароматы свежевыпеченного хлеба, медовых пряников и крепкого кваса, разносимые торговцами, стоящими вдоль дороги. Слышался звонкий смех детей, катающихся на салазках с горы, и протяжные песни нищих, сидящих у подножия крепостных стен. Цокот копыт и конское ржание сливались в единую мелодию, создавая неповторимый ритм жизни древнего города.
Перед Авдотьей открылась восхитительная картина зимней Юрьевки. Деревянные мостовые, утоптанные в снегу, издавали приятный скрип под полозьями саней и копытами лошадей. Красноватый оттенок плах мостовой, который они приобрели за долгие годы, сиял под белоснежным покровом, искрящимся на солнце россыпью драгоценных камней.
По обеим сторонам улицы возвышались деревянные дома с искусной резьбой, казавшейся в морозном воздухе еще более выразительной. На карнизах и наличниках лежал узорчатый иней. Над домами поднимались густые столбы дыма из печных труб, создавая причудливый узор над улицей. Окна, закрытые слюдой, отбрасывали на заснеженные улицы теплые отблески.
Вдоль дороги стояли лавки с товарами из дальних краев: от волжских городов и до заморских стран. Здесь можно было купить меха соболя и чернобурой лисицы, теплые ткани, оружие в узорчатых ножнах и драгоценные украшения все, что душе угодно.
К вечеру улица затихала, торговцы сворачивали свои лавки, а стражники закрывали ворота. В окнах домов зажигались огни, и Юрьевская улица окутывалась теплой тишиной, укрытая белоснежным покрывалом, готовясь к новому дню, полному событий и забот.
Сани мягко покачивались на деревянных настилах, а кучер с ловкостью направлял лошадей, лавируя между купеческими обозами и боярскими возками.
Княгиня Авдотья, глядя на эту картину, думала о том, как непросто сейчас приходится их роду. Шуйские вынуждены довольствоваться ролью придворных, в то время как эта чужестранка, литовка, захватила власть над малолетним княжичем. Но боярыня искренне верила, что их время придет, и они, потомки великих Рюриковичей, вернут себе право на великокняжеский престол.
Скоро, очень скоро все переменится, шептала она, сосредоточенно перебирая пальцы в бархатных перчатках, и Москва узрит, кто тут настоящий хозяин
Вскоре княгиня вернулась домой в великолепный теремной дворец, гордо вздымающийся к небу своими куполами.
Сани въехали во двор и остановились у высокого крыльца.
У входа в терем княгиню встретил дворовый крепкий старик в белоснежной рубахе. Он услужливо помог Авдотье снять верхнюю одежду шапку и шубу,
а молоденькая служка, выпорхнувшая с перепуганным лицом из соседней горницы, принесла ей мягкие поршни, но княгиня отказалась снимать сапожки.
Господин дома? спросила она у дворового.
В трапезе пребывает, кушать изволит.
Ну, вестимо, чем ему еще заниматься! Авдотья прошла в просторную трапезную, где за дубовым столом длиной в два десятка локтей, уставленным разнообразными яствами, обедал ее муж.
Князь Шуйский взглянул на нее исподлобья и неспеша отправил в рот очередной кусок жареного поросенка. Его лицо, испещренное морщинами, напоминало кору старого дуба, а взгляд, как всегда, был тяжелым и непроницаемым, будто темная вода омута.
Ах, любезнейший Василий Васильевич! приветствовала его княгиня со свойственной ей высокомерной насмешливостью, усаживаясь за стол напротив супруга. А что, нынче думных бояр не потчуют в Кремле, коли домашние запасы подъедать доводится?
Не мели языком, как помелом, пробурчал князь, выпрямляясь в кресле. Сказывай, как все прошло!
А ты не удосужься мне наливочки в чарку плеснуть, чай, меня дожидается, коли пустая стоит, да не скупись до самых краев налей, Авдотья с ослепительной улыбкой продемонстрировала свою независимость: перехватила у князя кусок мяса и вернула его на блюдо.