Кто сие? спросила Елена у стоявшей рядом боярыни Агриппины, стараясь сохранить невозмутимый вид.
Мой брат молочный Иван Федорович Телепнев-Оболенский, слегка покраснев, ответила боярыня Челяднина. Он, княжна, славный и чтимый боярин при дворе.
Елена кивнула, делая вид, что удовлетворена ответом. Но в ее сердце уже зародилось предчувствие, что этот человек сыграет в ее судьбе не последнюю роль.
А жизнь тем временем текла своим чередом, не обращая внимания ни на людские драмы, ни на политические катаклизмы. Где-то там, в сырых казематах московского Кремля, влачил свои дни Михаил Львович Глинский, дядя Елены, расплачиваясь за ошибки прошлого. Митрополит московский Даниил уговорил Василия III сделать красивый политический жест, который мог бы укрепить его авторитет среди иностранных держав, проявить милосердие к изменнику. Суровое сердце государя смягчилось, и он согласился на снисхождение. Хотя великий князь и не смог полностью простить Михаила Глинского за попытку предать его доверие и вернуться на службу к польскому королю Сигизмунду, он все же оставил его в живых, под неусыпным надзором стражи.
После свадьбы Елены и Василия минул год, наполненный придворными церемониями и приемами иностранных послов. Елена, снедаемая тягостными мыслями о заточенном родственнике и руководимая родственной заботой, решилась на отчаянный шаг вымолить у мужа свободу для дяди.
Василий, свет очей моих, пощади дядюшку Михаила Львовича, просила она, искусно изображая любящую жену. Пусть он и оступился, но ведь кровь-то наша, родной он теперь нам человек. Молю, пощади!
Василий, несмотря на свой суровый нрав, унаследованный от матери Софьи Палеолог, не смог отказать горячо любимой супруге.
Быть по сему, произнес он наконец, но цена за его свободу будет высока.
Для освобождения Михаила Глинского потребовалось поручительство трех знатнейших русских бояр и огромный залог пятнадцать тысяч рублей, достаточный для снаряжения целого войска. Кроме того, сорок семь виднейших бояр дали «двойную поруку», обязуясь в случае побега Михаила Глинского выплатить еще пять тысяч рублей в казну Московского княжества. Представители знатных боярских родов Шуйских и Бельских согласились участвовать в «двойной поруке» под сильным давлением лично Василия III.
Что ж, вздыхали бояре, за родню приходится в поруку идти. Бог с ними, с этими деньжищами, лишь бы потом сие безумство не обернулось для нас бедой.
Так Михаил Львович, некогда опальный князь, вновь обрел свободу благодаря заботам своей племянницы. Никто тогда еще не догадывался, что судьба не единожды сведет всех этих людей, за него поручившихся, и что история Глинского при дворе Московского великокняжества только начиналась.
Елена сопровождала мужа в его бесконечных поездках по державе, но ее сердце оставалось равнодушным
к государю. «Все эти земли, богатства, власть думала она, глядя на Василия, все это пустое, просто прах. Что толку от трона, если нет любви!». Лишь при одном взгляде на князя Телепнева-Оболенского ее охватывало неудержимое, греховное желание. В глазах молодого воеводы она видела отблеск свободы, страсти и понимания все то, что вызывало в ней бурю эмоций.
Однажды на веселом пиру по случаю празднования первых именин княжича Иоанна боярин-красавец, блистая парчовыми одеждами, изловчился незаметно приблизиться к великой княгине и, пожирая ее взглядом топазовых глаз, признался:
В мире сем я не встречал никого красивее тебя.
А ты, Иван Федорович, дерзок и смел! ответила она, сохраняя невозмутимый вид, хотя внутри нее все вспыхнуло, отразившись на лице ярким румянцем. Совсем как сокол, что на дичь бросается
Не сокол я, Елена Васильевна, а простой служивый человек, коему покоя нет ни днем, ни ночью с той поры, как ты во двор наш явилась.
Поосторожнее, князь любезный, с глаголом сим страстным: услышит кто беды не миновать ни тебе, ни мне, прошептала великая княгиня, поспешно отходя. Однако, перед тем как скрыться, бросила на него взгляд, в котором он прочитал обещание.
Михаил Глинский, не упустивший ни одной детали этой встречи, удовлетворенно покачал головой
Августовское солнце 1530 года словно сошло с ума, раскаляя добела древние стены Кремля. Двадцать пятое число месяца ознаменовалось не только зноем, но и криком, пронзившим тишину кремлевских покоев. Крик этот возвестил о начале новой жизни о рождении Иоанна, наследника великокняжеского престола.
В палатах, украшенных золотом и бархатом, ликовали и праздновали без устали. Государь Василий, обычно суровый и властный, в этот день преобразился. Глаза его горели радостью, а из уст лились слова благодарности, обращенные к небесам. В знак признательности жене он сменил традиционное московское одеяние на польский кунтуш.
Пиры гремели на весь Кремль, вино лилось рекой, а золото сыпалось из царской казны на головы подданных, как из рога изобилия. Все радовались, прославляя долгожданного наследника, продолжателя рода Рюриковичей.
В тени всеобщего веселья, подобно луне, скрытой за ослепительным солнцем, таилась другая правда. Молодая княгиня Елена, утомленная бременем родов, взирала на бушующий вокруг праздник с отрешенным спокойствием. На ее бледном лице теплилась легкая улыбка, почти невесомая, как отражение былой жизнерадостности, но в глазах, обрамленных темными кругами усталости, читалась не радость, а глубокая, невысказанная грусть.