Бояре начали подниматься со своих мест, переговариваясь между собой:
Как можно доверять власть человеку без роду?
Глинские пришлые, не достойны сего доверия!
А Телепнев любодей правительницы, а не радетель за государство!
Елена Глинская побледнела, услышав такое в свой адрес, но постаралась совладать собой и сохранить спокойствие.
Телепнев-Оболенский сжал рукоять меча, готовый в любой момент отразить нападение.
Глинский почувствовал угрозу и громко произнес:
Братья-бояре! Не забывайте, кто держит в руках истинную власть! Пока жив юный государь, правит его матушка великая княгиня Елена Васильевна! А мы лишь верные ей слуги!
Слуги, говоришь? выступил вперед Иван Федорович один из братьев Бельских, чей бунтарский дух не позволял ему долго хранить терпение. Больше похоже, что ты и сей вот самый, небрежно указал он на Телепнева-Оболенского, желаете обратить Боярскую думу в свой притон!
Его брат Семен Федорович положил руку ему на плечо, призывая сдерживаться, но тот упрямо оттолкнул его руку.
Напряжение достигло предела. Некоторые бояре уже обнажили оружие, другие готовились последовать их примеру. В воздухе запахло кровью и заговором.
Василий Шуйский, понимая, что ситуация выходит из-под контроля, топнул ногой.
Довольно! крикнул он и взглядом призвал Семена Федоровича утихомирить своего брата Ивана Бельского. Созываю экстренное заседание через три недели после сороковин государя нашего Василия Ивановича. Ко времени сему все вы должны будете привести свои доводы и аргументы. А покуда толковать нечего разойдись! повелел он на правах председателя Думы.
Бояре неохотно начали расходиться, испепеляя друг друга ненавистными взглядами.
Михаил Глинский и Иван Телепнев-Оболенский поспешили к правительнице совещаться, как им укрепить свои позиции перед предстоящим заседанием.
В зале остались только стражники и несколько дьяков, которые собирали разбросанные в пылу спора бумаги и оружие.
А над Москвой сгущались тучи, предвещая неспокойные времена.
Когда Василий Шуйский и Семен Бельский покидали Кремль, они лишь мельком взглянули друг на друга. Однако уже через час Василий Васильевич принимал Семена Федоровича в своем теремном дворце на Юрьевской улице.
Тяжелые занавеси в просторной, богато убранной горнице думного боярина Василия Шуйского, казалось, впитывали в себя последние лучи заходящего солнца. Комната погружалась в полумрак, и только отблески жара из огромной печи плясали на суровом лице старого князя. Василий Васильевич, согбенный годами и политическими бурями, сидел в кресле, взгляд его был устремлен в никуда, словно он пытался разглядеть в сумраке грядущие события.
Его лицо с резкими, будто выточенными чертами, дышало той суровой властностью, какая свойственна бывалым дельцам, не раз проверявшим на прочность свою удачу. Глаза у него были посажены глубоко, как у человека, привыкшего всматриваться в суть вещей; они пронизывали собеседника насквозь, ничего не оставляя незамеченным. В этих глазах читалась та особая проницательность, которая приходит лишь с годами, прожитыми среди интриг и заговоров. Высокий лоб, покрытый темными волосами с благородной проседью, говорил о многом: о пережитых невзгодах, о бессонных ночах, проведенных в думах о делах государственных. Густая борода, обрамлявшая лицо, придавала его облику ту необходимую строгость и весомость, какая приличествует человеку его положения.
Ишь, как они вокруг трона вьются, словно мухи на мед! прорычал князь, нарушая тишину, и голос его звучал хрипло и злобно, как скрежет металла. Глинский да
сей выбритый, на бабу похожий как его Телепнев-Оболенский! Совсем литовка ослепла, что ли? В двух шагах узреть не может, кто истинные слуги государевы, а кто выскочки, лизоблюды!
В углу комнаты тенью притаился князь Семен Бельский. Высокий, сухопарый мужчина с аристократическими чертами лица и горделивой осанкой, он являл собой истинный образ русского дворянина. Темные, чуть тронутые сединой волосы его были аккуратно подстрижены, а небольшая клиновидная бородка оттеняла впалые щеки. В надменном взгляде серых глаз, пронзительно взиравших на окружающих, читалась та властная уверенность, которая свойственна людям, привыкшим повелевать.
Бледное лицо князя почти сливалось с полумраком, и лишь холодный блеск глаз выдавал его присутствие. Он медленно, крадущейся походкой приблизился к Шуйскому.
Василий Васильевич, гневаться дело последнее, когда дело касается власти, прошипел Бельский, его голос был таким же холодным и расчетливым, как и взгляд. Тут нужны не вопли, а разум и ухищрения. Елена Васильевна вовсе не простушка. Окружила она себя сими временщиками единственно за тем, что страшится нас с тобой.
Шуйский резко вскинул голову, его глаза сверкнули яростью:
Боится? Меня ли? Да я ж за сей престол кровь проливал, живота своего не щадя, когда она еще пеленки пачкала! Я потомок суздальских князей! А кто такой сей Глинский, что он вообще собой представляет!
Недостойно нам презирать врага, Василий Васильевич, Бельский усмехнулся, но усмешка эта выглядела безрадостной и какой-то зловещей. Глинский опытен и хитер, аки старый лис, и, что хуже всего, обладает влиянием на великую княгиню. А влияние, самому тебе известно, есть власть.